этом своей жене. Его уважение к ней доходило до слабоволия. Он считал великой для себя честью, что женился на девушке, связанной с одним из наизнатнейших в Риме домов, где она долго жила и откуда получила значительное приданое. Он боялся ее. Но, к несчастью, он встретился с одним из своих приятелей, у которого имелись более обоснованные жалобы на князя и который давно уже искал случая отомстить за себя; ненависть к князю понемногу побудила их открыться друг другу, намерения у них оказались одни и те же, а винные пары привели к тому, что они поклялись объединиться и сообща отомстить. Быть может, у них не хватило бы мужества для осуществления их плана, если бы они тайно не познакомились с двумя братьями до-моуправителя, заколотого князем. Они поделились с братьями своим намерением прикончить князя, а это означало обеспечить себя сообщниками. День, час, место и орудие убийства — все было обусловлено заранее соответственно их общей ненависти.
Какие-либо меры предосторожности были излишними, ибо им не стоило труда осуществить задуманное. Князь ничего не подозревал, потому что ему не в чем было упрекнуть себя. Он постоянно приходил к ясене торговца, и сопровождал его всегда только один лакей. Князь удалялся с нею в комнату, которую раньше занимала донна Мария. Продолжительность их бесед зависела от его умонастроения и от умения собеседницы умерить его тревогу. Иногда он поговаривал о том, чтобы больше не дожидаться и уехать из Рима, она же всячески отговаривала его от этого, а так как князь бывал более взволнован, чем его советчица, то ревнивец, подслушивавший под дверью, мог толковать его слова только в дурном смысле.
Он был убежден, что речь идет о похищении его супруги, и мысль эта доводила его до бешенства. Он даже решил ускорить осуществление заговора на несколько дней.
Излишне было бы распространяться об обстоятельствах этой сцены. Молодой князь пал под ударами четверых подлецов, которые убили его, предварительно явив перед ним все ужасы смерти. Наперсницу его постигла та же участь. Напрасно призывала она небо в свидетели своей невиновности. Речи и мольбы оказались столь же тщетными, как и сопротивление. Между тем из показаний мужа стало известно, что, после того как они зверски истерзали ее, торговец, уже полуубежденный клятвами жены, а главное — слыша, как князь беспрестанно нежно повторяет имя донны Марии, решил сохранить обоим жизнь и предложил это своим сообщникам. Но уговорить этих варваров ему не удалось. У них были иные основания ненавидеть князя. Они, наоборот, торопились довести дело до конца, потому что боялись, как бы их жертва не ускользнула из их рук, а чтобы успокоить угрызения совести торговца, они напомнили ему о том, что, поскольку дело зашло уже так далеко, нельзя не довести его до конца, потому что иначе им грозит неминуемая гибель.
В то время как эта зверская расправа творилась в Риме, донна Мария довольно спокойно жила в убежище, которое подыскала ей миледи***. Жилось ей там привольно в обществе ее спутницы. Молодой лорд продолжал навещать ее. Каковы бы ни были его намерения насчет девушки, когда он решил отвезти ее к себе домой, он не позволил себе никакого оскорбительного предложения, а она по своему простодушию принимала его любезность и услужливость за благородное великодушие по отношению к чужестранке. Ей не приходилось менять мнение на этот счет. Но слухи о ее приключении вскоре распространились по городу, и ей пришлось снова прибегнуть к услугам молодого лорда и при таких условиях, что ему легче стало поддаться соблазну.
Как только бесчисленные праздные юноши, которыми кишит Лондон, узнали из газет о приезде прекрасной итальянки и о ее приключениях, они стали всячески стараться увидеть ее. О ее очаровании отзывались с восторгом, да красота ее и в самом деле вполне этого заслуживала. Она так прославилась, что и при дворе стали говорить о ней не меньше, чем в городе. Беззастенчивость в любовных делах обычна среди придворных, а потому донна Мария сразу же стала жертвой их назойливости. Мы умолчим о нескольких историях, которые излишне затянули бы наш рассказ, и остановимся лишь на следующей.
Один из главных королевских телохранителей увидел ее и влюбился. То был пылкий молодой человек; он страстно полюбил ее. Между тем никому не удавалось часто видеться с нею. Она жила в таком глухом уединении, что многие любопытные, которым хотелось хотя бы только взглянуть на нее, решили прибегнуть к старинному средству — перерядиться и проникнуть к ней под разными личинами. У сапожников, портных, всяких мастеров, которые могли бы понадобиться ей, стали просить позволения воспользоваться их именами; одним обещали награду, других запугивали угрозами. Молодые люди переряжались в женское платье и таким путем порою отлично достигали цели.
Офицер, о котором я говорю, поначалу оказался одним из самых удачливых. Он переоделся белошвейкой и взял с собою соответствующие принадлежности. Лицо у него было приятное, и это способствовало успеху затеи. Он очень понравился донне Марии; кроме того, она была вполне удовлетворена несколькими предметами, купленными у него, притом — как легко себе представить — совсем дешево; поэтому она попросила его приносить ей все английские новинки. Несколько встреч, для которых всегда находился предлог, настолько воспламенили его, что, будучи человеком самостоятельным и несметно богатым, он решил осчастливить чужестранку и самого себя, открыто предложив ей свою руку и сердце. Он не скрыл этого от своих друзей. Пытавшиеся отговорить его встретили с его стороны непоколебимую решимость. Он ссылался на книгу, которая была встречена весьма благосклонно как в Лондоне, так и в Париже. То были «Записки знатного человека».
«Разве эта чужестранка будет первой женщиной, облагодетельствованной своим поклонником? Разве мы не наблюдаем этого изо дня в день? К тому же разве между этой прекрасной девушкой и мною зияет столь глубокая пропасть? Если у нее и нет состояния, все говорит о том, что она благородного происхождения, и неужели чары юности и красоты — пустяк? Будь она столь же богата, как я, у нее оказалось бы сравнительно со мною слишком много преимуществ. Должен же я как-то расплатиться за счастье быть любимым ею? Поверьте,— добавлял он тоном донны Элизы,— богатый влюбленный особенно радуется своему богатству, если оно способствует ему стать обладателем прекрасной женщины, а если он человек порядочный, то должен сознавать, что то, что он дает, меньше того, что он получает».
Ни у кого не было достаточной охоты уговаривать его изменить свое решение, и ему перестали возражать. Он не замедлил просить у донны Марии разрешения повидаться с нею, однако же не был уверен в благосклонном ответе, а потому избрал для исполнения этого важного поручения одного почтенного священника, который пользовался таким уважением, что ему не могли отказать в приеме, но принять самого влюбленного учтиво отказались, а предложение со стороны человека, которого никогда не видели, было принято за шутку. Тщетно заставил он священника еще раз отправиться к красавице и повторить предложение. Посланцу ответили все в том же духе, и эти шутливые ответы причиняли влюбленному больше горя и больше выводили его из терпения, чем если бы ему отказали напрямик, ибо он не знал причин равнодушия донны Марии и объяснял его только неверием в его искренность.
Все это очень забавляло людей, которых он посвятил в свои намерения. Его спрашивали, как он может жаловаться на девушку, которой неизвестны его достоинства, и говорили, что он, следовательно, может негодовать только на своего посланца. И действительно, величественная внешность этого человека могла повредить делу, ибо не соответствовала характеру данного ему поручения, а потому молодой офицер, уже ни с кем не советуясь, решил снова предстать перед донной Марией в облике белошвейки, самому объясниться в своих чувствах и таким образом загладить нанесенную ей обиду. Его так же легко, как и прежде, впустили в дом. Но по непредвиденному стечению обстоятельств у нее как раз в это время находился милорд***. Этот молодой аристократ, первый, с кем донна Мария познакомилась в Лондоне, оказал ей немало услуг и был достоин особого к себе отношения. Вдобавок она была немало обязана и его матери. Когда мнимая белошвейка вошла, донна Мария и лорд непринужденно беседовали. Донна Мария, никак не ожидавшая, что под девичьим нарядом скрывается гвардейский офицер, нежно обняла вошедшую, ибо внешность ее очень ей нравилась. Офицер был заметно смущен ее ласками. Милорд*** сразу же узнал человека, с которым виделся изо дня в день, и от неожиданности не мог удержаться, чтобы не назвать его своим другом и не поцеловать его, посмеявшись над таким маскарадом.
Офицер был без оружия. Стыд и ревность сразу толкнули бы его на кровопролитие, не сдержи он своего порыва. В руках у него оказался только веер, и он ограничился тем, что ударил им соперника по лицу, присовокупив к этому несколько оскорбительных слов, и молодой лорд сразу понял, чем вызван столь неистовый гнев. Поведение лорда лучше всего доказывало, сколь непредосудительны были его встречи с донной Марией. Некоторые злые языки не преминули истолковать это в дурном смысле, зато все благоразумные люди одобрили его поведение. Он только посмеялся над запальчивостью своего друга и,
