Теперь он его узнал: Пиппо Сегуна, торговец спиртным, фабрикант, ресторатор — недавно овдовевший.
Вот как надо. Сначала берешь вот это, кладешь… нет, не так! А теперь правильно. Следующую сверху, ага, сюда. Эта немного того… недостаточно сухая, понимаешь? Должна сухой быть. А эту туточки, опа! Теперь чиркаешь… Ну! Держи, держи! Пошло. Смотри-ка! Здорово?
Фрэн, разговаривая сама с собой, разводит костер.
Время, должно быть, к обеду — у Пиппо Сегуны, когда он проходит мимо продуктовых магазинов и кафе на Бьют-стрит, урчит в животе. Около кулинарии Усмана он останавливается, смотрит сквозь витрину, не в силах устоять против запаха солонины. Там, в глубине, есть местечко, где можно присесть, но Пиппо придется пробираться между парнями, обступившими стойку, где дают сандвичи. Это для Пиппо чужая территория, хотя его фабрика совсем рядом с портом. Очень может быть, что кто-то из этих мужчин работает у него. Мысль об этом окончательно отбивает охоту зайти:
Что люди подумают? — заголосила она, когда он завел этот разговор. Тело Марии еще не остыло!
Мария умерла всего месяц назад.
Мама, торопиться никто не будет, пытается возражать он. Никакой свадьбы до весны, а шесть месяцев — это вполне прилично. И тебе лучше — будет кому помогать по дому.
Но мать так не считает.
Пиппо не хочет признаваться в другом — в том, что хочет настоящую жену. За годы болезни Марии он устал от бесконечных «уток», от постоянного запаха хлорки, от сиделок с засунутой за щеку жвачкой, от их вечно спущенных чулок, от их равнодушных рук, прижимающихся к его животу в сырой и неуютной гостевой спальне. Теперь он хочет жену. Хорошенькую и молоденькую, которая будет его любить и родит ему сына. Селеста подходит идеально. Он видел ее лишь однажды, но уже сходит по ней с ума. Эти волосы, струящиеся бархатной волной по спине; глаза, встретившиеся с его глазами: один только взмах ресниц — и тут же взгляд ушел в сторону; крохотные ступни в замшевых лодочках! Пиппо знает, что мать относится к Фрэнки Гаучи неодобрительно, но ему плевать: он женится на Селесте, а не на ее отце.
Пиппо, погрузившись в мечты, идет дальше, не задумываясь о том, как выглядит со стороны. У него странная походка — выбрасывая вперед правую ногу, он подается вперед, а при шаге левой клонится в сторону, — и похож он на только что сошедшего с корабля матроса. За его спиной дети передразнивают его походку. Пиппо-Гиппо, орут они. Стоит ему обернуться, и они тут же отворачиваются, и плечи их трясутся от хохота. Пиппо научился не обращать внимания.
В «Ресто», у Домино, он решает, что на сегодня хватит: Фрэнки найти нелегко, а Пиппо уже изрядно проголодался. Он опускается на стул неподалеку от входа, взмахом пластикового меню подзывает официантку, проводит рукой по сгибу — на пальце остаются пыль, крошки, пепел. Нет, в «Бухте Сегуны» он такого заводить не станет — слишком неряшливо. В ожидании заказа Пиппо оглядывается вокруг. Лен Букмекер, направляющийся к выходу, замечает его.
Мистер Сегуна! — говорит Лен с ухмылкой. Пришли посмотреть, как дела у конкурентов?
Пиппо сдержанно улыбается в ответ и заглядывает в меню. Тут его осеняет.
Ленни, говорит он и хватает его за рукав, вы не видели мистера Гаучи?
Лен выпячивает глаза, отнимает руку.
Вы имеете в виду Фрэнки? Фрэнки Гаучи?
Пиппо кивает, стараясь не глядеть на изуродованные пальцы Лена.
Я его давно не вижу, дружище, отвечает Лен, почувствовав на себе брезгливый взгляд и немедленно отослав его назад. Мы теперь с ним никаких дел не ведем. Он скалится, обнажая верхние зубы, и машет Пиппо рукой на прощанье.
Очень хорошо, думает Пиппо, которого беспокоило, что скажет мать, когда он сообщит, что договорился о встрече. Значит, Фрэнки бросил играть. Ей это должно понравиться.
Лен жмурится на солнце, смеется и думает: нет, я с Фрэнки больше дел не веду — с тех пор как Джо Корал открыл букмекерскую контору рядом с «Лунным светом». Но тебе, простофиля, я этого не скажу.
Пошли слухи, что Пиппо снова задумал жениться, и он готов поставить что угодно, хоть собственный нос, что этот толстяк положил глаз на юную Селесту. Лен прикидывает, сколько шансов за то, что она даст согласие? Глядя на нее и на него, ни один человек в здравом рассудке не дал бы за это и ломаного гроша. Если, конечно, не знать Фрэнки. Да, занятное пари, думает Лен.
Мы — мама и я — печем пирог. Я ответственная за начинку — черносмородиновое варенье с кусочками кислого яблока. Когда мама не смотрит, я съедаю один, и вкус у него такой резкий, что у меня сводит язык. Она, увидев мое лицо, смеется.
Это тебе урок, обезьянка! Подожди, сейчас мы их сахаром засыпем.
Обожаю это; обожаю быть на кухне вдвоем с мамой, и чтобы больше никого. Она дает мне пакет с сахаром, и первая ложка отправляется прямиком мне в рот.
Вспомни про зубы Роя Джексона, говорит мама.
У Роя вообще зубов нет, только бурые пеньки — и вверху, и внизу. Мама клянется, что это оттого, что он ничего, кроме сахарного печенья, не ест.
А еще глаз! кричу я, потому что у Роя теперь только один глаз. Для меня это важно. Мне любопытны люди, у которых раньше было по паре чего-нибудь, а теперь осталось одно. Мама смотрит на меня сурово.
В этом доме, девочка, о глазе Роя говорить нельзя, корит меня она.
Почему?
Потому что это нехорошо.
Я не понимаю, про какой глаз нехорошо — про тот, который остался, или про тот, которого нет, — но догадываюсь по ее лицу, что объяснять она не будет. Рот у нее сжимается, губы исчезают. Но это ненадолго. Мама предпочитает говорить о Джексонах, а не рассказывать сказки и читать детские стишки. Она их использует как пример того, как не надо, будто бы мы — идеальная семья. Энн, старшая дочь, Самая Обыкновенная Шлюшка, а миссис Джексон Родилась Слабоумной и Лучше Не Стала. Однако к мистеру Джексону мама относится тепло.
Этот Артур! — говорит она. Хороший Парень, женился, бедолага, на Этой Чертовке. Иногда она беседует так со мной часами, но сегодня поет:
Мне куколку купили — Долли —
Она и ходит, плачет, и? спит и говорит…
А я думаю, что это про меня.
Я не плачу! — отчаянно кричу я.
Не плачешь, говорит она и смотрит на меня так, словно только что это поняла.
Нет, Дол, ты никогда не плачешь.
Мама стирает посудным полотенцем крошки со стола, посыпает стол мукой и вынимает из миски тесто, но тут раздается стук в дверь.
Открой, Дол, говорит она, счищая с пальцев клейкую массу. Я дотягиваюсь до дверной ручки, открываю. На пороге стоят констебль Митчелл и Фрэн: он держит ее рукой за шею, а она извивается, словно рыбешка.
