сообщение Иойо о том, что в Коста–Рике мало прибрежных лесов красного дерева. По непонятным причинам на участке между Никарагуа и Колумбией оно встречается редко. Здесь, в Тортугеро, есть отличные деревья, идущие на постройку домов; невдалеке от реки в изобилии растет испанский кедр — один из лучших лесоматериалов тропиков.
Наша поездка вверх по реке заняла немногим меньше получаса. Мы не увидели ничего, кроме деревьев, воды и одного мускусного селезня, которого нам удалось поймать, когда проплывали мимо низко опущенных ветвей. Излишне упоминать о том, что, кроме шума мотора ничего не было слышно.
Прибыв на место, мы с ревом описали дугу и остановились возле небольшого моторного судна, привязанного к помосту у высоких деревьев, росших на низком сыром берегу. Помост был расположен у впадения небольшой реки, по которой плыли длинные челноки, груженные связками зеленых бананов. Бананы доставлялись с небольших ферм, расположенных выше поймы на плодородной земле, шесть — во семь миль вверх по течению. Мне было очень интересно ознакомиться с «независимой» банановой торговлей.
Несколько мужчин и мальчиков — индейцев москито — швыряли сорокафунтовые связки в трюм. Бананы отправлялись в Тампу, куда не менее шести дней пути, если удачно миновать отмель возле Тортугеро. Но на это не всегда можно было рассчитывать. Я вспомнил лихорадочно быструю, но хорошо организованную работу в Пуэрто–Кортесе и Гольфито, и тамошние попытки синхронизировать срезку, погрузку и перевозку бананов, и как там нянчатся с каждой связкой бананов; вспомнил трюмы– холодильники, в которых перевозят по сто тысяч девяностофунтовых связок со скоростью восемнадцать узлов, и великолепно распланированную схему выгрузки в Новом Орлеане и Мобиле.
Я удивился, как могут «независимые» компании оправдывать понесенные расходы, и спросил об этом у управляющего. Дон Иойо Куироз был родом из Месеты — города, расположенного внутри страны, в высокой, прохладной местности, где живет большинство испанских креолов. Там выращивают кофе, и девушки там красивее, чем где?либо в Америке. Как и все остальные Куирозы, дон Иойо был энергичен, умен и принадлежал к тем прекрасным синеглазым испанцам, которых не пугают неудобства и трудности жизни в тропиках.
? Как вам удается конкурировать с «Бананьерой»[43]? — спросил я.
? Мы ни с кем не конкурируем. Мы получаем небольшую прибыль от каждой связки бананов, которую доставляем в Тампу, — ответил он.
Ответ мне показался странным и непонятным. Я не понимаю этого и поныне, но отношу за счет моих слабых познаний в экономике.
Когда мы вернулись в Тортугеро, дон Иойо нашел место, где я, по его словам, мог спать. Оно находилось на втором этаже высокой, как труба, хижины; нечто вроде продуваемого со всех сторон чердака под тростниковой крышей. Из нижней темной комнаты, заваленной бананами и всяким хламом с лесоразработок, к месту моего ночлега вела почти отвесная лестница. Рядом с хижиной находилась выкопанная в земле яма, напоминавшая колодец или водоем. Вокруг стоял частокол из кедрового горбыля, придававший всему месту тревожный и неприступный облик. Это была подозрительная постройка, и я осведомился у Иойо о ее назначении.
Он ответил, что частокол сооружен для того, чтобы в субботний вечер сюда в поисках гуаро не проникали индейцы москито, а такая большая высота дома объясняется тем, что так его лучше проветривает океанский бриз.
Я спросил Иойо, где здесь можно покушать, и он стал объяснять, как найти дом, в котором живет женщина, умеющая хорошо стряпать, причем обещал предупредить ее о моем приходе.
Посмотрев из моего орлиного гнезда в сторону океана, я увидел море вплоть до горизонта, полосу прибоя и человека, стоявшего по колено в воде и удившего рыбу. Прямо внизу виднелось несколько индейских хижин, позади одной из них крошечный мальчик в короткой рубашонке неуверенно ступал по чисто выметенному двору вслед за бойцовым петухом.
Втащив вещи, мы слезли вниз и отправились в лавку. Там я расстался с Иойо, которому нужно было заняться делами, и пошел ужинать, хотя час был слишком ранний.
Деревня растянулась по длинной дороге вдоль узкой, росшей между рекой и морем пальмовой рощи. Среди жителей преобладали индейцы москито и креолы, попадались и карибы из деревни Ориноко, что в Жемчужной лагуне, и даже из таких далеких мест, как Тела и Белиз. Я встретил только три семьи метисов.
Я бродил среди беспорядочно разбросанных хижин останавливаясь тут и там и разузнавая о женщине, которая, по словам Иойо, могла меня накормить. Возможно, что я не смог найти правильную форму для вопроса. Учитывая характер поселка, было бы странно задавать вопрос о ресторане, меблированных комнатах со столом или пансионе. Поэтому мне приходилось придерживаться фразеологии Иойо и спрашивать о женщине, которая кормит народ. И я понял, что люди пытаются для меня что?то сделать, а не только улыбаются или смотрят с огорчением или безразличием, когда задаю им такой вопрос.
Я заметил широкое коричневое лицо веселой никарагуанской метиски, высунувшейся из наполненной чадом кухни, и поздоровался с женщиной по–испански.
? Где в этих краях живет сеньора, которая за деньги меня накормит? — спросил я.
Она указала на самый последний дом, четвертый по счету отсюда. Это было приземистое сооружение с некрашеными стенами и крышей из пальмовых листьев. Оно было вдвое больше любой соседней лачуги и окружено лабиринтом плетеных загородок для кур и загонов для свиней. Часть дома стояла прямо на земле, а часть была поднята на двухфутовые подпорки. Под высокой частью дома стояла, почесываясь о подпорки стены, невиданно рослая свинья.
? Ahi se yende comida[44], — сказала женщина.
Я прочувственно произнес слова благодарности, так как усталость и голод меня одолели. Подойдя к харчевне, я постучал о косяк открытый двери. Тут появилась благородного вида мулатка, опрятная и, по– видимому, сообразительная, так как сразу же спросила, чем может служить мне. Она говорила с мягким и певучим акцентом, непохожим ни на ямайский, ни на москито, ни на континентальный креольский. Я спросил об ужине, и появившаяся на ее лице тревога дала мне понять, что до женщины еще не дошло предупреждение Иойо. Впрочем, ничего серьезного не случилось, и она быстро все обдумала.
? Ладно… — сказала она. — Вы едите черепаху? У меня есть свежая зеленая черепаха. Или, может быть, хотите рыбы?
? Какой рыбы? — осведомился я.
? Корифены…
? Как вы можете ее приготовить?
? Могу зажарить, могу и по–другому.
Я сказал, что хочу и. рыбу и черепаху, потом попросил кукурузных лепешек, и она ответила с некоторым оттенком пренебрежения к ним, что может их достать. Она вздула угли в печке и принялась хозяйничать. У Сибеллы — так звали мою хозяйку — был горшок тамариндовой пасты, в моей алюминиевой фляге был ром, я налил его в стакан, добавил тамариндовой пасты и долил холодной рыжевато–коричневой воды из глиняного отстойника. Напиток был великолепным, и я спросил у duena[45] , хочет ли она его отведать.
Она ответила, что никогда не пьет крепких напитков. В ее словах не было ничего ханжеского — просто она любит чай, кокосовое молоко или разбавленный тамаринд.
? Сибелла спросила, что мне приготовить, — маниок или плоды хлебного дерева.
? Плоды хлебного дерева я могу есть хоть ежедневно печеными, жареными или вареными, в любом виде, — ответил я.
Хозяйка сказала, что два дня назад приготовила половину паки (полосатого грызуна величиной с кокер- спаниеля), но его уже съели.
? Ничего, — сказал я, — черепаха и корифена как раз то, что нужно.
Как только мы договорились, чем меня покормить, она вышла во двор и сняла с ветви сапотового дерева закрытую корзину с черепашьим мясом и желтыми зародышами яиц. Затем подошла к стене дома, где на гвозде висел нижний щиток зеленой черепахи, то есть та самая часть, которая составляет, так сказать, основу черепашьего супа. Не снимая черепаху с гвоздя, отрезала несколько студенистых полос,
