Километра через три Сандо и Алексей догнали тигрицу. Она держалась на расстоянии примерно двухсот метров от них, но на глаза не попадалась. Это расстояние охотники определили по ее остановкам. Когда они останавливались, останавливалась и тигрица, которая отлично слышала их. Потом она резко повернула вправо, сделала большой круг, вернулась на свой след и пошла по нему назад, к скалам, где ее подняли с лежки.
Вышла навстречу местному охотнику, который сильно отстал от бригады. Он выстрелил два раза, но промахнулся. Пуля прочертила по снегу, а вторая попала в дуб. Тигрица трехметровыми прыжками кинулась в глубь леса. Перевалила вершину, выбежала на южные, почти лишенные снега склоны сопок, и следы пропали. Пошла только по бесснежным участкам.
С вершины открывались неоглядные дали Приморской тайги. Гряды сопок, как громадные волны, уходили к горизонту, и одна волна от другой отличалась все большей синью. У горизонта тайга сливалась с голубизной неба. Где?то в этих бескрайних просторах скрывалась теперь тигрица.
Вернулись в поселок. Ничего не оставалось, как ждать, где она объявится.
Их поселили в небольшом пустовавшем доме. Олег поближе познакомился с другими охотниками, которые тоже попали в бригаду. Вначале он принял Саню за средних лет ученого–физика. Очень опрятный, неторопливый, с коротко подстриженной аккуратной бородой, Саня оказался не физиком, а бывшим штатным охотником. Теперь он работал в госпромхозе заведующим женьшеневой плантацией. Отец всю жизнь выращивал женьшень, научился этому и Саня.
Совершенной противоположностью ему внешне был Яша. Он не отпускал бороду, но и брился, мягко говоря, нерегулярно. Ходил в старой телогрейке и непомерно больших резиновых сапогах. На шее носил цепочку. Олег •' подумал — крестик. Оказалось, нет — костяной манок на рябчика. Алексей говорил, что зимовьюшка у Яши такая маленькая, что собака хвостом из стороны в сторону махать не может, только сверху вниз.
Сандо был намного старше. Утром он первым вставал с постели, растапливал печку, когда все, не решаясь встать, ежились в захолодавшем доме, разогревал завтрак, кипятил чай.
Тигрица объявилась в соседнем поселке. На рассвете доярка шла на ферму. «Батюшки, — подумала, — чей же теленок стоит?» Подошла, а это тигрица. Тут же упала в обморок и неизвестно сколько пролежала, пока ее нашли и привели в чувство.
Потом другая женщина вышла с ведром за водой и увидела в палисаднике тигрицу — идет к конуре с собакой. Закричала, застучала по ведру, и тигрица выпрыгнула из палисадника.
Попозже женщина пошла вешать белье. Подняла глаза, а на сопке, прямо против нее, тигрица лежит. Женщина убежала в дом, а тигрица спустилась, схватила собаку. Ошейник и цепь оказались крепкими. Тигрица бежала по улице, тащила в зубах собаку, а за ней волоклась на цепи собачья будка.
Узнали об этом охотники только к вечеру. Утром начали погоню. Снега в тех местах было побольше, следы не терялись. Там, где местность казалась удобной для дневки, пытались обойти тигрицу. Наконец добрались до места, куда летом привозят пчел. Оно было огорожено колючей проволокой. На верхнем ряду висели ржавые консервные банки. Не для того чтобы шумом отпугивать медведей, а чтобы пасечник услышал, когда полезет зверь, и выстрелами отогнал его. Дощатая избушка обита листами железа, чтобы медведь не забрался в нее, когда нет пасечника. Но медведь все?таки поддел когтями лист железа и отодрал его со всеми гвоздями.
Тигрица залегла около пасеки, но ненадолго. Убедилась — никого на ней нет, поймать некого — и пошла дальше.
Следы вели к кордону. Залаяли собаки. На крыльцо вышла старуха в мужской шапке–ушанке.
— Тигра вас тут не съела? — спросил Яша.
— Не забывают, приходят. Сегодня ночью была. У нас механизмы настроены. Дед то на охоту, то в лесничество уезжает. Я одна с ними управляюсь. Слышу ночью, собаки залают что есть мочи — значит, пришла. Прямо с кровати дергаю за шнурок.
Из дырки, просверленной в стене, тянулся капроновый шнур к собачьим вольерам. Вольеры из прочной сетки. К собакам не заберешься, сидят как в зоопарке. Старуха подергала за шнурок, и по лемеху, подвешенному у вольер, застучал молоток.
— Сегодня перед светом какая?то настырная попалась. Стучала, стучала, а собаки не унимаются. Пришлось вставать. Вышла на крыльцо, пальнула два раза — утихли. Значит, ушла.
— Не боишься стрелять? — спросил Алексей.
— Да я изюбря с карабина лучше деда стреляю. Очки вот только надо опять менять. Всю жизнь, сынок, здесь живем. Чему не научишься.
Хорошо бы остаться после тяжелой ходьбы по сопкам переночевать на этом кордоне. Но Сандо торопил дальше. Да и каждому хотелось быстрее закончить это дело, вернуться на промысел. Пушнина у них — «основной урожай», а тут надо бегать за тигрицей.
Без привычки Олег едва поспевал за всеми. Спускаться по склону было труднее, опаснее, чем подниматься. Выбирал такие места, где можно держаться за ветки, за деревца. Но бывало — хватался за деревце, а оно гнилое. Хорошо, если тут же удавалось схватиться за другое, чтобы не закувыркаться вниз. Склон нередко бугрился камнями, чуть присыпанными снегом, и покатиться по нему приятного, конечно, мало. Олег жался к склону, придерживался за камни руками, а все охотники были уже внизу. Когда спустился, пришлось бегом догонять бригаду. Из?под снега дугой выгнулся тонкий прутик. Не обратил на него внимания, зацепил ногой и рухнул. Это была тонкая, но прочная, как проволока, лиана. По старой замшелой валежине побежал через ручей, чтобы не спускаться на лед. Нога соскользнула — Олег боком упал на дерево. Одежду прошил острый, как будто костяной, шип. Только по счастливой случайности не пропорол грудь. Внутри гнилых сучьев оказались желтые смолистые стержни, острые, как гвозди.
Тигрица опять шла прямо, никуда не сворачивая. В широкой пади Сандо наконец остановился и сказал, что дальше идти нельзя — негде будет ночевать. А тут есть зимовьюшка.
В зимовье широкие нары, железная печка на крупных камнях, небольшой столик, полочки, закопченный чайник, керосиновая лампа без стекла. Все так устали, что навели немножко порядок в избушке, притащили валежника на дрова и повалились на нары. Только у Сандо хватило сил готовить ужин. Он осмотрел со всех сторон большой кусок изюбрятины, убрал приставшие кое–где шерстинки и на пне зимовья порубил топором мороженое мясо на небольшие кусочки. Сложил их в кастрюлю, спустился к ручью и залил водой.
Синицы и поползни, хоть и наступили сумерки, слетелись к пню собирать крошки от мяса…
Сандо расталкивал всех, заставлял есть.
— Саня, чего сидишь? Бери ложку. Яша, не клади голову в миску.
Все были сонные. Олег не понимал, зачем растолкали его и силой подняли с нар.
Сандо быстро управился со своей порцией, присел на поленце возле печки и, пошевеливая палкой сухие дрова, стал рассказывать:
— Приехал я первый раз в Москву. Пришел в столовую, взял первое, второе, поставил на свободный столик, пошел за ложкой и вилкой.
Все настороженно прислушались. Не часто Сандо что- нибудь рассказывал. Олег тоже придвинулся к столу, хотя усталость совсем отбила у него аппетит. А Сандо продолжал:
— Столовая большая, чистая. На стенах рисунки всякие. Культурно так, красиво. Возвращаюсь с ложкой и вилкой. Смотрю, за моим столом уже негр сидит и преспокойно так ест мой суп. «Ах ты…» — думаю. Подхожу, сел возле него и давай хоть второе есть. А сам смотрю на него в упор, думаю: «Ну и нахал попался». Он, вижу, застеснялся вроде. Ложку так неуверенно стал носить. А потом совсем его совесть заела, встал он из?за стола и ушел. И тут, как поднялся он со стула, освободил место, я смотрю — за его спиной, на соседнем столике, мои тарелки стоят.
Все засмеялись, и сон отступил на время. Поужинали и улеглись спать. А ночью пошел снег и засыпал следы. Пришлось возвращаться.
Уже было совершенно ясно, что тигрица больна или ранена, не может ловить свою обычную добычу, поэтому и промышляет в поселках. Прикинули по направлению ее хода, в каком поселке она должна появиться, и выехали туда на машине. Продежурили в поселке весь день и всю ночь — не пришла. Почти неделю не объявлялась. Потом сообщают: уже три дня ловит собак в поселке за рекой.
— Почему сразу не позвонили? — спросил Сандо в поселковом совете.
— Думали, пускай немного бродячих собак половит. Стрелять их у нас никого не заставишь, хоть она
