что?то шумно повернулось рядом. Отброшенный будто пружиной, Росин взобрался на елку.
В кустах, вместо медведя, покачивался длинный сук. Видимо, когда прыгнул, наступил на конец, скрытый во мху. «После таких страхов и сука испугаешься».
Росин пошел по следам зверей. На рыхлой лесной подстилке были четко заметны следы широких лосиных копыт. Местами рядом с ними виднелись царапины когтей медведя. Но вряд ли теперь догонишь сохатого. Его следы уверенно уходили в чащу.
Повернув к избушке, Росин остановился у слопцов. «А может, теперь медведь и не вернется?.. Насторожу?ка слопцы и завтра же проверю».
…Но снова медведь опередил Росина. Та же картина: разваленный слопец, следы медведя, кое–где перья. Только по ним и видно, какой тут был трофей.
«Сюда бы ту, медвежью, ловушку, — думал Росин. — После того медведя стоит там без толку. Этот бы забрался. Наглый, стерва…»
Росин вышел к озеру.
День был вроде и не пасмурный, но какой?то тусклый. Облетали с берез листья, осыпалась желтая хвоя с лиственниц. Стаи гусей и уток заполонили озеро. Казалось, прилети еще стая, ей негде было бы сесть. Куда ни посмотри, повсюду птицы. Сейчас это пернатое царство уныло, тихо. Не было и в помине того веселого гомона, который стоял тут весной.
Щемящая тоска сдавила сердце Росина. Улетали птицы. Они улетали, как будто перед страшной катастрофой, которая вот–вот обрушится на этот край. Они торопились, а им с Федором суждено остаться здесь. Вадиму казалось, что оттуда, с севера, за последними стаями птиц придет на озеро какая?то мучительная беда…
«Пора еще раз поискать лодку. Тростник поредел, теперь самую широкую полосу просмотреть можно. Уж если и на этот раз не найду, то нечего больше и искать».
В сером небе плыл большой треугольник журавлиной стаи. В тон их печальным голосам так же тоскливо стонала на ветру березка. Росин остановился и, пока не скрылись из виду, провожал глазами птиц.
А в это время по верхушкам деревьев, по болотам бежала тень: над протоком летел к Дикому урману поисковый вертолет. В болотных окнах коротко вспыхивало солнце…
Из Черного материка возвратились последние поисковые группы. Никто не нашел ни людей, ни следов трагедии. Предположения строили разные: сгорели в таежном пожаре, погибли в какой?нибудь топи, ушли в другое место, может быть даже в Дикий урман.
Отправить в урман поисковую группу на лодках было уже поздно. Вот–вот замерзнут реки, и тогда сами спасатели окажутся в труднейших условиях. Решено было осмотреть район с вертолета.
Дочка Федора. Надюшка, видела, как летчики рассматривали карту. Один, самый высокий, склонился над столом, другой оперся на локти, а третий водил по карте карандашом. Этот третий показался Надюшке добрее всех. Когда он остался один, она тихонько подошла к нему, тронула за рукав и попросила: «Дяденька, найди моего папку!» Летчик ничего не ответил, только едва заметно кивнул и погладил девочку по голове. Он и по карте видел, что вряд ли могли пробраться люди в такую непролазную глушь. Не нашли в Черном материке, а тут и вовсе надежды мало. И опять над вертолетом сверкал серебряный круг блестящих на солнце лопастей. Опять все внимательно смотрели вниз. Но уже в самом начале полета пришло разочарование: проток был почти сплошь загроможден деревьями. Но вертолет все летел и летел дальше, к Дикому урману, хотя каждый уже был уверен — люди здесь не могли пробраться на лодке. А когда проток совсем затерялся среди деревьев, все решили: пора возвращаться назад. Вертолет накренился и взял курс на Тарьёган.
Глава двадцать первая
Невеселым причалил Росин к берегу. Поставил плот на прикол, обернулся к озеру. Свинцово–серая, катящаяся крутыми волнами вода, редкий, шуршащий на ветру тростник. Пустые серые берега местами тоже перекатывались волнами. Это колыхался коварный зыбун. Ветер гнал по оголившейся земле листья, сметал их на холодную воду и долго мотал по озеру, пока наконец не прибивал назад к берегу. Печально, надрывно шумела тайга.
— Что, опять не нашел лодку? — спросил Федор, откладывая костяную иголку и недошитую рукавицу из бурундучьих шкурок.
Росин покачал головой.
— И куда запропастилась? Илом, что ли, затянуло? — Федор взял пучок сухой крапивы, ловко расщепил ножом стебли, ободрал с них луб. У чувала сушились такие же пучки крапивы. Выбрал, какой всех суше, снял. На его место повесил только что расщепленный. Истолок в деревянной ступе просушенную крапиву, отбил от костры и из получившегося зеленого волокна принялся сучить нитки.
— А у тебя еще из медвежьих жил какие?то нитки есть, — сказал Росин, доедая кашу из манника.
— Те нельзя. Те на бродни. Бродни, особо подметки, крапивными нитками не пришьешь: там настоящая прочность нужна. Вот для бродней и берегу.
…К вечеру усилился ветер. Он поднимал на озере волны, гнул на берегу деревья. Почти беспрерывно, стаи за стаями, проносились над избушкой отлетавшие на юг птицы.
Федор с порога смотрел на летящие стаи.
— Валом птица пошла. К снегу али к морозу… Нам бы сейчас берлогу поглубже. Ханты сказывают, если в берлогу спать ляжешь, всю зиму проспишь, только весной проснешься… В деревне, поди, лодки на берег вытаскивают. Большие есть, на которых орехи с дальних кедрачей возим. Эти всей деревней тащить собираемся. Ворот делаем… Ворот?то я завсегда ладил. Теперь, наверное, Купландей будет. Тоже умеет… Сосед мой…
Федор помолчал, улыбнулся, как улыбаются наивной ребячьей затее, и продолжал:
— Весной ему кур привезли, четыре штуки. И петуха. Загородил их со всех сторон, в ограде держит. Видел, сколько собак в деревне? Они тут отродясь кур не видели. Им что — птица, значит, хватай, лови!.. Петух по утрам на всю деревню поет. Интересно слышать. Заголосит в тишине, собак в искушение вводит. Ограду хорошую сделал, может, и уцелеют…
Однажды утром Росин открыл дверь и не узнал тайгу. Деревья, озеро, поляна перед избушкой — все бело. Ни травы, ни тропинок — все укрыл за ночь первый снег.
— Вот, Федор, и зима.
— Да, этот намертво лег
— Ты знаешь, я рад, что зима настала: быстрее весна придет! Посмотри, снег какой. Даже ступать на него жалко.
— Добрая пороша. Теперь все следы пропечатаются.
Федор мало говорил о промысле. Но Росин понимал: думает он о нем часто. Да и как не думать: охотничий сезон для промысловика — время основного заработка.
…От избушки к озеру протянулись первые следы от бродней Росина. За ночь вода замерзла, и на лед тоже напорошило снегу. Росин долбил ножом прорубь.
— Вот время настало, — сказал он, вернувшись в избушку, — до воды и то не скоро доберешься.
— Не доберешься — и не надо. Теперь из снега воду топить можно.
— Нет, Федор, в воде из снега нужных солей нет.
— Мы на промысле завсегда со снега чай топим, и ничего, что без солей, — ответил Федор, ставя на угли чувала пустой глиняный горшок. — Давай воду. Эта вроде и в самом деле вкусней.
За чаем Росин иногда занимал Федора рассказами. Слушал Федор всегда со вниманием. Особенно любил он рассказы о незнакомых зверях и птицах. Порой задавал вопросы, на которые Росин не всегда мог ответить. «А какие у него глаза? — расспрашивал он о еноте–полоскуне. — Зрачки какие? Круглые, как у собаки, или щелкой, как у лисы или кошки?» И очень удивлялся, когда Росин пожимал плечами. «Как же так, — недоумевал Федор, — близко видел зверя и не заметил, какие глаза?»
Хоть ночь напролет мог слушать Федор рассказы о неведомых для него краях: пустынях с песчаными
