обойтись. Пусть себе идут домой, как если бы венчание уже состоялось и молодые отправились в Порт Бреди. А когда вернется священник, за свидетеля сойдет любой прохожий, да и сам он, причетник.
На том и порешили, родные Эндри тут же ушли, а причетник затворил церковную дверь и приготовился уже повесить на нее замок. Тут невеста, думая все о своем, шепнула ему сквозь слезы:
— Дорогой мой сэр, не оставляйте нас тут, в церкви, кто-нибудь увидит в окно, и пойдут такие толки, такая сплетня, что я этого не переживу. Да и мой любезный Эндри, как бы он не сбежал от меня. Заприте нас лучше на колокольне, мой дорогой сэр. Я уж его туда как-нибудь втащу.
Причетник охотно согласился помочь бедняжке, и они вдвоем втащили Эндри на колокольню. Там он их и запер, а сам пошел домой с тем, чтобы вернуться часика через два.
Только что пастор Тугуд пришел домой из церкви, как вдруг видит: проезжает под его окном джентльмен в красном фраке и охотничьих сапогах. Увидал его пастор и с великой радостью вспомнил, что в этот день по соседству с его приходом назначена псовая охота. И так ему туда захотелось, потому что в душе он был ярым охотником.
Сказать по правде, чуть выйдя из церкви или с какой-нибудь требы, он уже ни о чем другом, кроме охоты, и думать не мог. Нечего греха таить, занятие это было ему не по карману, и в седле он сидел мешок мешком, и его вороная кобыла была старая, с облезлым, словно у крысы, хвостом, а его охотничьи сапоги и того старей, все порыжелые и потрескавшиеся. Однако он на своем веку затравил не одну сотню лисиц. Он жил холостяком и летом, укладываясь в кровать, каждый раз откидывал одеяло в ногах и заползал в постель головой вперед, как лиса в нору, в память о славной зимней охоте. А каждый раз, как на усадьбе сквайра справляли крестины, Билли ни за что, бывало, не упустит случая за праздничным столом как следует спрыснуть это событие старым портвейном.
Причетник, который был у пастора и за конюха, и за садовника, и за главного управителя, только что принялся за работу в саду, как тоже увидел охотника в красном фраке, а за ним еще много дворян и дворянчиков, и свору гончих, и егеря Джима Тредхеджа, и загонщиков, и еще пропасть всякого народа. Причетник любил травлю не меньше самого пастора: увидит свору гончих, и уж себя не помнит, и удержу ему тогда никакого нет. И грядки свои, и рассаду — все позабудет. Так и тут: кинул он на землю лопату — и скорей к пастору. А тот и сам не меньше его рвался на охоту.
— Я насчет вашей кобылки, сэр, — мямлит причетник, а сам весь дрожит от нетерпения. — Она у нас застоялась, ее промять, промять бы надо. Разрешите, я этим займусь и поезжу часок-другой?
— Это ты верно говоришь, промять ее нужно. Я вот сам сейчас этим займусь, — говорит пастор.
— Сами? Ну, а как быть с вашим меринком, сэр? С ним и вовсе сладу нет, так он застоялся. Если изволите, я и его подседлаю?
— Ну, что же. Выводи и его, — говорит пастор, которому только бы самому поскорее выбраться, а до причетника и дела нет.
Натянув поживей охотничьи сапоги и рейтузы, он поскакал к месту сбора, намереваясь вернуться в самом скором времени. Только что он скрылся из глаз, как причетник оседлал меринка и полетел вслед за ним. Прибыв к месту сбора, пастор нашел там всех своих друзей, и началась у них потеха. Гончие, как только их спустили, сразу пошли по следу, и все поскакали за ними. И вот, позабыв о своем благом намерении тотчас же воротиться, скачет наш пастор вслед за другими охотниками по пустырям между Липпетс-Вудз и Грин-Копе и, обернувшись на всем скаку, видит, что причетник поспевает за ним по пятам.
— Ха-ха, милейший! И ты тут? — говорит он.
— Тут, сэр, тут, — говорит причетник.
— Хорошая пробежка для коней.
— Воистину так, сэр. Хи-хи!
И вот летят они, как ветры буйные, все вперед и вперед через Грин-Копе, потом наперерез к Хайер- Джертон, потом через шоссе в Климмерстон-Ридж, потом дальше к Йелбери-Вуд, по горам и долам, причетник следом за пастором, а пастор, чуть отстав от собак.
Никогда еще не бывало у них такой славной травли, как в этот день, и ни пастор, ни причетник ни разу и не вспомнили о необвенчанной парочке, ожидавшей их на колокольне.
— А вашим лошадкам, сэр, это пойдет на пользу, — говорит причетник, только на полголовы отставая от пастора. — Отличная это мысль пришла вашему преподобию — промять их нынче на травле. А то, глядишь, не сегодня завтра ударят морозы, и придется бедным животинам неделями стоять в конюшне.
— Нельзя им застаиваться, никак нельзя. Блажен, иже и скоты милует, отвечает ему пастор.
— Хи-хи, — посмеивается причетник, хитро подмигивая пастору.
— Ха-ха, — вторит пастор, уголком глаза скосившись на причетника. — Ату ее! — кричит он, видя, что лиса в этот миг показалась на поле.
— Ату ее! — вторит причетник. — Вон она! Ах ты дьявол, да их там две!
— Ну-ну! Чтобы я больше не слышал от тебя таких слов! Забыл ты, что ли, какой на тебе сан?
— Воистину так, ваша милость, воистину так. Но, право же, хорошая охота — такая веселая штука, что и о своем высоком служении забываешь. — И опять краешком глаза он подмигнул пастору, а пастор точно таким же манером ему.
— Хи-хи, — смеется причетник.
— Ха-ха, — вторит пастор Тугуд.
— Ах, сэр, — снова говорит причетник. — Ну, насколько же это приятнее, чем возглашать зимними вечерами «аминь» на ваше «во веки веков»!
— Что верно то верно. Но все хорошо во благовремении, — говорит пастор Тугуд. Он был начитан в писании и на каждый житейский случай имел текст наготове, как и подобает пастору.
Так и скакали они до самого вечера, пока не кончилась эта охота тем, что лиса забежала в домишко старой вдовы и забилась сначала под стол, а потом в футляр стенных часов. Пастор с причетником прискакали одними из первых и видели через окно, как брали лисицу, а часы при этом били без остановки, как им еще никогда не случалось бить. Потом пришлось подумать и о возвращении домой.
Приуныли тут пастор с причетником, потому что и кони были загнаны до полусмерти, и сами всадники еле держались в седле от усталости. Но делать нечего — пустились в обратный путь и плелись все время шагом, то и дело останавливаясь.
— Нет, видно, никогда нам не добраться до дому, — стонал пастор Тугуд, согнувшись в седле в три погибели.
— Ох, не добраться, — вторил ему причетник. — Это нам воздаяние за беззакония наши.
— Воистину так, — бормотал в ответ пастор.
Словом, уже совсем стемнело, когда они въехали наконец в ворота пасторова дома, тишком, как воры, прокравшись по улице, чтобы никто из прихожан не догадался, где они весь день пропадали. Они и сами-то от усталости еле на ногах держались, а еще надо было о лошадях позаботиться, так что и тут ни один, ни другой не вспомнили о недовенчанной парочке. Как только лошади были заведены в стойла и накормлены, а сами они малость перекусили, тотчас же оба завалились спать.
Наутро, когда пастор Тугуд сидел за завтраком, вспоминая вчерашнюю охоту, прибегает вдруг причетник и спрашивает еще в дверях, можно ли войти.
— Как же это мы, ваша милость, — говорит он. — У нас совсем из головы вон, а ведь та пара на колокольне до сих пор не обвенчана.
Пастор так и ахнул, чуть куском не подавился.
— Господи помилуй, — говорит он, — а ведь и правда! Как это вышло нескладно.
— И не говорите, сэр. Ведь мы, может статься, погубили несчастную женщину.
— Ах да! Помню, помню! Ей, по правде сказать, давно уже следовало обвенчаться.
— Подумать только, сэр, а ну как с ней там, на колокольне, что-нибудь случилось, и ни доктора, ни бабки…
(- Ах, бедняжка, — вздохнули женщины.)…Как бы нас за это в суд не потащили. Да и для церкви, какой это позор для церкви!
— Замолчи ты, ради бога! Ты меня с ума сведешь! — говорит пастор. — И какого черта я их вчера не обвенчал, пьяных ли, трезвых ли! — (Духовные лица в те времена чертыхались не хуже простых смертных). — А ты что, сам ходил в церковь или спрашивал у деревенских?
