Мы долго гуляли по морозу, я простыла и я заболела. Игорь пришел ко мне, принес то, что наши сейчас проходят в классе. Я кашляю, а он отморозил уши.
Они у него стали такими смешными, как лопушки. Нет, сказал он по какому-то поводу и покачал головой, а я стала смеяться, потому что его уши качались, словно у слона.
— Ну как, серебряная точность определила, какой тебе оказывать почет?
— Определила. Почет ниже тридцати семи с половиной не падает.
— А я без температуры, но с ушами.
— Вижу.
— Про «вижу» анекдот есть классный, рассказать?
— Расскажи.
— На нудистком пляже. Хриплый от страсти мужской голос:
«Девушка Вы мне нравитесь».
«Я уже вижу».
— Ты бессовестный, — я рассмеялась.
— А что я такого рассказал? Анекдот, как анекдот.
— Лучше расскажи, как там без меня?
— Готовим пьесу на Новый год. «Майская ночь или утопленница».
— Да, ну? Это столько работы.
— Вот все и пашем день и ночь. И тебе роль есть. Я вытребовал.
— Какая? Я же ничего не успею выучить.
— Маленькая. Ничего учить не надо. Ты будешь императрица. Всего три слова.
— Что — «господа, кушать подано»?
— Ну, ты даешь. Ты императрица, причем тут «кушать»? Ты повелеваешь.
— Повелеваю? Ну, тогда ладно.
— Платье готовь.
— Ничего себе, где же я возьму?
— Найдешь, найдешь, гардероб, вон какой большой.
— Ладно, что-нибудь скумекаем. Слушай, а как там Светка?
— Не знаю. Все покрыто тайной. Я думаю, что на каникулах будет делать аборт.
— Ты, надеюсь, никому не сказал?
— Нет, никому. Только Коляну, Толяну и Ваське.
— Боже! Как ты мог? Какому еще Ваське?
— Ну, трактористу из совхоза, — он хихикнул.
— Какому еще трактористу? Да ты надо мной издеваешься! — наконец, поняла я.
— А что, и пошутить нельзя?
— Хороши шутки. Это ужасно. Бедная девочка. Игорь…
— Что?
— Мы должны предохраняться, чтоб у нас такого не случилось. Купи себе.
— Не себе, а нам.
— Хорошо, нам. Купи.
— Не бойся. Я уже купил. Они в кармашке. А мама нас не услышит?
— Ну не сейчас же, ты что c ума сошел? И потом, я больная.
— А я подумал, что ты хочешь сейчас. От всех болезней хорошо. Грелка во весь рост называется.
— Игорь, ты порося. Как ты можешь мне такое говорить?
— А что?
— Ничто. Порося.
— Не сердись. Люблю тебя.
Мы немного помолчали.
— Слушай, а так быть с нашими тетрадями? — спросила я и увидела, что он сразу понял, о чем идет речь.
Он покраснел.
— Ты думаешь, все так и писали? — он криво улыбнулся.
— Даже, если не все, все равно, что делать? Ни о какой коллективной читке не не может быть и речи.
— Ты права. Давай поступим проще. Тетради пускай все сдадут, ты их перевяжи веревочкой, и когда мы пойдем по чердаку, то ты, словно нечаянно, урони их в проем между корпусами. Там ширина сантиметров двадцать, глубина метров шесть, достать нельзя никакими способами. Я слышал, такие дырки вычищаются раз в двадцать лет специальными бригадами мусорщиков. А если потомки найдут и прочитают, то нам это уже ничем не грозит.
— Хорошая идея. Давай так и сделаем. Только я не знаю, где эта дырка, могу в полумраке потерять не там, где нужно.
— Дашь их мне, чтоб я нес, я и уроню.
Мы еще пошептались, и он ушел. Теперь мне было спокойно, вопрос, мучивший меня две последних недели отпал так легко и просто. Игорь — умница. Вот, чем отличается мужской ум от женского — умением мгновенно найти верное решение.
Где-то я читала «ум — это скорость». Сегодняшний случай — хорошая иллюстрация.
Я чувствую, что засыпаю.
Еще пара фраз.
А если через много лет наши тетради кто-то найдет? Скажем, лет так эдак через двадцать, как говорит Игорь. Мне тогда будет… Сколько мне будет? Ого, тридцать шесть. У меня, видимо, будет муж, семья, дети. Как я отреагирую на свои девичьи записи? Если мне их кто-то прочитает или я услышу их, например, упаси боже, по радио?
Что я тогда сделаю?
Я улыбнусь своему прошлому.
К о н е ц
Послесловие издателя
Вот и все. Признаюсь, я полюбил моих подростков. Мне не хотелось с ними расставаться, и я, набравшись смелости, пошел в школу, зашел к директрисе и долго пытался объяснить ей, кто я такой и что мне нужно.
— Зачем вам классные журналы такой давности?
— В то время здесь учились дети моих знакомых.
— Нет, я не могу, я не имею права. Какие фамилии Вас интересуют?
Я назвал.
— Нет, я таких не помню. Значит, это было еще до меня. До того, как я стала директором.
Я пошел в адресный стол и там меня ждало разочарование. Все мои подростки уехали, кто учиться, кто в армию. Но никто из них не вернулся назад.
Получалось, что шесть тетрадей — это единственная память, оставшаяся от моих героев. Стало как- то жутковато. Вспомнился Игорь и его рассуждения о том, что нам грозит вымирание. Это утвердило меня в мысли предать записи гласности.
И все-таки я нашел человека, который знал авторов моей повести. Это была их учительница русского языка. Она утверждала, что помнит всех своих учеников.
— Ольга Васильевна, так Вы их всех помните?
— Всех поименно.
— Вот повесть, написанная по их дневникам, не поможете ли отредактировать?
