Оба истолкования хороши. Но первое, указывающее на чувство надежды, приносит более полное утешение. Ибо моя праведность пока еще не является совершенною, осознаваемою. Однако я не впадаю в отчаяние из-за этого, ибо вера являет мне Христа, на Которого я уповаю. Ухватываясь за Него верою, я борюсь против огненных стрел дьявола (Ефес.6:16). И эта надежда ободряет меня, дает мне силу превозмочь осознание своей греховности [греховную совесть], ведь я знаю, что на небесах мне уготована совершенная праведность. Посему и то, и другое истинно — и то, что я праведен здесь зарождающейся [“зачаточною”] праведностью, и что в этом уповании я укреплен против греха и стремлюсь к совершенной праведности на небесах. Эти вещи правильно понимаются тогда, когда они применяются на практике.
И здесь возникает вопрос — в чем разница между верою и надеждою. Софисты немало попотели над этим вопросом, но не смогли сказать хоть что-нибудь определенное. Даже нам — тем, кто изучает Священное Писание очень усердно и истолковывает его в лучшем духе и с лучшим пониманием (без всякого хвастовства) — трудно найти какое-то различие между этими понятиями. Ибо вера и надежда столь схожи, что их трудно отделить друг от друга. И все же между ними существует некоторое различие, основанное на несовпадении их функций и целей.
Итак, вера и надежда отличаются прежде всего по сферам их приложения, потому что вера присутствует в разуме, а надежда — в воле. И все же практически они не могут быть отделены друг от друга, как не могут быть разделены два херувима у ковчега (Исх.25:19). Во-вторых, они различаются по своим функциям. Ибо вера управляет разумом и направляет его — хотя и не отдельно от воли — и учит тому, во что следует веровать. Таким образом, вера является учением, или знанием. Надежда же является увещеванием, потому что она побуждает разум быть храбрым и решительным — так что он, набираясь отваги, терпения и выносливости, может среди всех пороков устоять в ожидании лучшего. Более того, вера является своего рода “богословом” и “судьею”, сражающимся против заблуждений и ересей, способным судить о духах и учениях. В свою очередь надежда — это “капитан”, сражающийся с чувствами — такими, как скорби, страдания, нетерпение, печаль, малодушие [трусость], отчаянье и богохульство. И она побеждает эти страшные пороки, противопоставляя им радость, храбрость и т. п. Наконец, они различаются по своим целям. Вера имеет целью истину, она учит нас ухватываться за эту истину цепко и прочно. Она взирает на слово этой своей цели [этого своего объекта], то есть на обетование. Надежда же имеет целью добродетель, она взирает на цель [на объект, на намерение] слова, то есть на обетованное, или на то, на что должна быть возложена надежда, что вера велела нам принять.
Так, когда я ухватываюсь за Христа, как я научен этому верою в Слово Божие, и когда я верую в Него всем своим сердцем, а этого не может произойти без воли — тогда я праведен посредством этого знания. Когда я вот таким образом оправдался верою, или этим знанием, ко мне тут же приходит дьявол и пытается угасить мою веру, используя для этого все свои хитроумные трюки — ложь, заблуждения и ереси, насилие, тиранию и убийства. Тогда моя борющаяся надежда ухватывается за то, что заповедано верою. Она становится сильною и побеждает дьявола, нападающего на веру. После того как он побежден, приходят мир и радость в Святом Духе. Посему фактически вера и надежда едва ли [вообще] различимы между собою. И все же между ними существует некоторое различие. Чтобы описать это различие более ясно, я воспользуюсь аналогией.
В области политики благоразумие и стойкость различаются между собою. Ибо благоразумие — это что-то одно, а стойкость — совершенно иное. И все же они соединены друг с другом столь тесно, что их не так-то просто разделить. Итак, стойкость — это устойчивость ума, позволяющая не впадать в отчаянье среди несчастий и бед, но храбро переносить все и ожидать лучшего. Но если стойкость не направляется благоразумием [мудростью], то она становится опрометчивой. С другой стороны, если к благоразумию не добавляется стойкость, то благоразумие бесполезно. Таким образом, как в политике благоразумие тщетно без стойкости, так и в богословии вера — ничто без надежды, ибо надежда способна устоять среди бедствий и пороков и победить их. И, с другой стороны, как стойкость без благоразумия — это опрометчивость, так и надежда без веры — это самонадеянное представление о Духе и искушение Бога. Ибо поскольку ей недостает знания истины о Христе, даруемого верою, то она становится слепою и опрометчивою стойкостью. Посему прежде всего верующий должен иметь правильное понимание и разум, просвещенный верою, которою разум направляется среди бед и несчастий так, что, пребывая среди пороков, он надеется на лучшее — на то, что велит и чему учит вера.
Итак, вера подобна диалектике, порождающей представление обо всем, во что следует веровать. А надежда подобна риторике, развивающей, понуждающей, убеждающей и увещевающей к стойкости — так, что вера не изнемогает в искушениях, но хранит Слово и прочно держится за него. И как диалектика и риторика — это различные искусства, но при этом все же столь родственные, что не могут быть отделены друг от друга, ибо без диалектики оратор не может ничему учить, а без риторики диалектик не может увлечь своих слушателей, но лишь тот, кто сочетает в себе и то и другое — учит и убеждает, так и вера с надеждою являются различными чувствами. Ибо вера является чем-то отличным от надежды, а надежда отличается от веры, но все же по причине огромного сходства [родства] между ними они не могут быть разделены. И как диалектика и риторика ставят друг перед другом определенные задачи, так же обстоит дело с верою и надеждою. Таким образом, различие между верою и надеждою в богословии заключается в том же, в чем состоит различие между разумом и волею в философии, между благоразумием и стойкостью в политике или между диалектикою и риторикою в ораторском искусстве.
Иначе говоря, вера зачинается учением, когда разум получает наставление о том, что такое истина. Надежда же зачинается увещеванием, потому что в результате увещевания посреди бед и несчастий возникает надежда, утешающая человека, который уже был оправдан верою — так, что он не сдается злу, но действует с еще большею смелостью. Но если луч веры не освещает воли, то надежда не может убедить ее. Итак, мы имеем веру, которая учит нас, которая делает нас мудрыми, которою мы обретаем небесную мудрость, ухватываемся за Христа и пребываем в Его благодати. Как только мы присоединяемся ко Христу верою и исповедуем Его, немедленно против нас поднимаются наши враги — мир, плоть и дьявол, люто ненавидящие и преследующие нас как телесно, так и духовно. Веруя таким образом, мы оправдываемся “Духом, от веры” и ожидаем в надежде на нашу праведность. Однако нам приходится ждать с терпением. Ибо то, что мы чувствуем и видим — прямо противоположно [тому, на что мы надеемся]. Мир и его правитель, дьявол (Иоан.16:11) обвиняют нас во всевозможных пороках, как снаружи, так и изнутри. Вдобавок грех все еще свойственен нам, и он продолжает нас печалить. Однако во всем этом мы не слабеем и не впадаем в колебания. Мы смело ободряем свою волю верою, которая освещает, наставляет и направляет нашу волю. И так мы остаемся тверды, преодолевая все пороки “силою Возлюбившего нас” (Рим.8:37) до тех пор, покуда не явится наша праведность, в которую мы теперь веруем и на которую уповаем.
Итак, мы начали верою, [продолжаем и] добиваемся надеждою и все обретаем этим откровением. Тем временем, живя и веруя, мы преподаем Слово и насаждаем знание Христово в других. Уча [других], мы подвергаемся гонениям, в полном соответствии со сказанным (Пс.115:1): “Я веровал, и потому говорил: я сильно сокрушен”. Но страдая, мы ободряемся надеждою, и Писание увещевает нас сладкозвучными и весьма утешительными обетованиями, которые нам преподает вера. И, таким образом, надежда зарождается и растет в нас, “чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду” (Рим.15:4).
И посему не без оснований Павел — в Рим.5:3–5, Рим.8:17–25 и повсеместно — соединяет терпение и скорби с надеждою. Ибо надежда порождается ими. Вера же, напротив, предшествует надежде. Ибо это начало жизни. И она начинается до всяких скорбей, поскольку она познает Христа и ухватывается за Него, не перенося никаких страданий. Тем не менее страдания и борьба следуют сразу же за познанием Христа. Когда это происходит, разум должен быть ободрен, чтобы обрести мужество Духа — поскольку надежда есть не что иное, как теологическая стойкость [теологическое мужество], в то время как вера является теологическою мудростью, или благоразумием, происходящим [осуществляющимся, “имеющим место”] в терпении, согласно утверждению (Рим.15:4): “Чтобы мы терпением…” Посему пребывают сии три (1Кор.13:13) — вера, которая учит истине, защищает ее от заблуждений и ересей, надежда, которая переносит и побеждает все пороки, и любовь, которая совершает всякое благо, что видно из фрагмента (Гал.5:6). Итак, человек является целостным и совершенным в этой жизни — как внутренне, так и внешне — до откровения [явления] праведности, которую мы ожидаем и которая будет полною, совершенною и вечною.
