Все, по расчетам Гальперина, должно было происходить в надлежащем порядке. И все шло как следует. Граф Юрий Мнишек был доволен, графиня Эвелина Ганская тоже благоволила банкиру, а это много стоило; не приносил забот и французский гость. Деньги на его имя за все время прибыли дважды. Видно, не очень-то он богат. Услуг никаких он не требовал, и банкир Гальперин больше не появлялся в Верховне. Чиновник особых поручений Киселев тоже как будто угомонился. Гальперин, вставая утром, молился, брался за неотложные дела; справившись с ними, завтракал, снова принимался за работу, обедал, отдыхал и снова молился. Иногда вспоминал корчмаря Лейбка. Старик вставал перед глазами как укор. Реб Гальперин рад бы не вспоминать о нем, но где-то засела мысль, въедливая и неотвязная: рано или поздно придется ответить Лейбку, где Нехама.
Сегодня утро началось с дурных примет. Банкир Гальперин, поднимаясь с постели, сунул правую ногу в левую туфлю; он заметил ошибку слишком поздно и не на шутку перепугался. А потом, когда шел в контору, споткнулся на лестнице, это тоже что-нибудь значило. Плохие приметы оправдались. Под вечер, когда Гальперин сидел, запершись в своем кабинете, в дверь постучал его секретарь, управитель и бухгалтер — одним словом, его левая рука (правая, как он говорил, у него, слава богу, и своя еще годна), лысый Нухем. Он плотно притворил за собой дверь и подошел к патрону.
— Досадная неожиданность, — начал он, потирая лысину сухими желтыми пальцами. Изношенный сюртук висел на его худых плечах, как на распялке, фалды обтрепались. Башмаки с загнутыми вверх носками побурели и, казалось, были вытесаны из дерева.
Реб Исаак Гальперин с укором осмотрел его, точно впервые увидел, и, не скрывая своего неудовольствия, заметил:
— Сколько раз я вам говорил, Нухем, приобретите достойный вид, сшейте новый костюм. Разве может мой управитель походить на нищего?
Сухощавый, низенький управитель, печально соглашаясь, кивнул головой. Патрон говорит правду. Но нет времени. Где найти время на возню с портными? Столько дел, столько хлопот. Он и сейчас собирался домой. Да где там! Принесло, на его голову, корчмаря Лейбка. Нухем замолк. Ему посчастливилось увидеть смущение Гальперина. История с Нехамой была ему известна. В глубине души он не одобрял поведения патрона. Он считал это дело непристойным и неприличным для коммерсанта. Но возражать или отговаривать не осмелился. Со скрытым интересом он следил, как обернется вся эта выдумка графа Мнишека, соучастником которой стал его хозяин. Он стоял перед реб Исааком, и на его глазах с тем происходила знаменательная метаморфоза. Руки беспокойно перебирали пуговицы сюртука, лоб покрылся красными пятнами; банкир почти ненавидел в эту минуту своего управителя, простовато моргавшего глазами.
— Чего он хочет, этот Лейбко, кто звал его в Бердичев?
— Он хочет видеть вас и говорить с вами.
— Все корчмари с гетманского тракта хотят говорить только со мной, но у меня есть управитель, Нухем Васенбойм, и он получает достаточную плату, чтобы в его обязанности входил и разговор с корчмарями.
— Реб Исаак совершенно прав. Я пробовал. Корчмарь Лейбко хочет говорить только с вами.
— Чего же он хочет?
— Он спрашивает, где Нехама, реб Гальперин.
— Он спрашивает?! А какое он имеет право спрашивать у меня? — Гальперин, разгневанный, вскочил с кресла и оперся руками о стол. — Паршивый нищий корчмарь спрашивает у банкира Гальперина? А? Слыхали вы что-нибудь подобное, люди добрые? Я спрашиваю тебя, Нухем Васенбойм, ты мой советник и управитель, что ты думаешь о такой наглости?
Нухем Васенбойм растерялся. Он потирал тонкие желтокожие ладони и смотрел в угол, где ровно и спокойно отзванивали часы.
— Я думаю, господин Гальперин, что корчмарь Лейбко имеет право спросить о своей дочери. Он отец…
— Ну, а почему ты не можешь удовлетворить его любопытство и посылаешь его ко мне? Ты, я вижу, его единомышленник. С каких пор интересы банкирского дома стали тебе безразличны?
Гальперин нагнулся над столом, тяжело дыша. Нухем Васенбойм еще более растерялся. Он пожал плечами и попробовал своим слабым и неуверенным голосом возразить:
— Я думал, что…
— Ты слишком много думаешь, Нухем Васенбойм. Пойди и скажи корчмарю Лейбку, что его Нехама жива, здорова и благополучна, пока о ней заботится господин Гальперин, и пусть он едет в свою корчму и ждет там. Иди!
Нухем Васенбойм, как приличествует верному слуге, поклонился и выскользнул из комнаты, исчез, как дурной сон.
…Корчмарь Лейбко сидел в конторе на первом этаже, опустив голову на руки, и ждал. Он раскачивался на табурете, точно сильный ветер играл его телом, на душе у него было горько, и неутешные мысли овладели им. В конторе было тепло, широкая, на полстены, печь обдавала жаром. Вокруг стоптанных сапог Лейбка расползлись лужи. От обтрепанного кожуха шел пар. Корчмарь смотрел в окно. Оно выходило на широкий двор, где были расположены службы. Лейбко хорошо знал этот двор с тех времен, когда он еще не принадлежал банкиру Гальперину, а Гальперин еще не был банкиром. За окном падал снег, густой, непрерывный. Отяжелевшие от снега ветви деревьев покачивались, Лейбко терпеливо ждал. Вот сейчас его позовут, и он спросит Гальперина.
Осторожно, как будто крадучись, появляется в конторе управитель Васенбойм. Он останавливается перед Лейбком и передает ему слово в слово то, что сказал господин Гальперин.
Лейбко выпрямляется на табуретке. Талый снег поблескивает на его седой бороде. Капли пота залегли в морщинках на лбу.
— Но где же моя Нехама? — спрашивает корчмарь Лейбко у Нухема Васенбойма; он беспомощно переводит взгляд с плоского лица управителя на заснеженное дерево за окном, на серые стены конторы, на лужи под ногами. — Я не уйду отсюда, — говорит с упрямой болью старый корчмарь. Он каменеет от страшного горя. Он ощущает огненное прикосновение этого горя к своему сердцу, и ему хочется кричать об этом.
Нухем Васенбойм стоит перед ним, маленький и смиренный, в стареньком сюртуке, и молчит. Нухем Васенбойм мог бы сказать корчмарю Лейбку, где его дочь, но патрон, господин Гальперин, напомнил ему о службе, и управитель должен выполнять свои вполне определенные обязанности. И Нухем Васенбойм не говорит Лейбку, где дочка. Он беспомощно разводит руками. Он ничего не знает. Он стоит перед корчмарем и щурит глаза под кудлатыми белесыми бровями.
— Видимо, придется уйти, — с горечью говорит Лейбко и поднимается с табуретки. Он точно стал крепче и сильнее, как будто горе наполнило его тело этой силой. — Но я буду жаловаться. Я пойду в полицию, я пойду к раввину Мордохаю. Я буду кричать на весь свет, что Исаак Гальперин украл у меня дочь. Я буду кричать, что он украл, слышите, Нухем Васенбойм? Вы слышите?
— Я не глухой. Я слышу, — недовольно отступает тот. — Что вы кричите? Теперь время отдыха. Напрасно вы кричите. Ничего дурного не станется с вашей Нехамой. Можете быть уверены. Идите и успокойтесь.
И когда старый корчмарь вышел из конторы, Нухем Васенбойм кошачьими пружинистыми шагами поднялся на второй этаж в кабинет реб Гальперина. Он изложил весь разговор. Гальперин отпустил его, не обронив ни слова. Немного позднее он приказал немедля отнести долг господину полицмейстеру Тышковскому, тысячу рублей.
— Тотчас же отнести, — приказал он, — полиции лучше не должать.
И Нухем Васенбойм понес «долг».
Корчмарь Лейбко бродил по Бердичеву. Он допоздна ходил по кривым заснеженным улицам. На деревянных столбах возле дома полицмейстера ветер раскачивал разбитые фонари. В переулках тревога Лейбка сменилась отчаянием.
Так он добрел до монастыря босых кармелитов. Высокие кирпичные стены и сторожевые башни с амбразурами отделяли монастырь от города. Оглушенный неодолимым горем, корчмарь без всякой надобности остановился у железных ворот монастыря. Он задержался здесь ненадолго. Ровно на столько
