Этими словами Фэрренс как бы поставил точку. Но потом как истинный дипломат решил все же подсластить пилюлю:
— Да, и вот еще что. У нас нет намерений полностью лишать вас Дженифер. Моник хочет сама воспитывать дочь, но, как сама она уже сказала, за вами остаются все права на посещение. Хотелось бы надеяться, что вы поймете наконец, что это не только в ваших интересах, но и в интересах ребенка. У вас всегда будет возможность прийти и своими глазами увидеть, в каких условиях живет Дженифер.
Элиот смотрел на свои руки, ему нечего было возразить на сказанное Фэрренсом. Для суда, во всяком случае, все это может оказаться достаточно убедительными аргументами.
— Я хочу забрать Дженифер сегодня же и чтобы всю эту неделю она была у меня, — вступила в разговор Моник. — Ты можешь в любое время навестить нас и посмотреть, достаточно ли чистые у Дженифер простынки, как она у меня питается и все ли необходимое у нее есть. Ведь должен же ты знать, в надежные ли руки отдаешь ребенка. Мне неприятно лишний раз огорчать тебя, но я вынуждена так поступить. Итак, я беру ее на неделю. А ты можешь приходить в любое время суток.
— Твое великодушие меня восхищает, — не без сарказма ответил Элиот.
Моник улыбнулась.
— Я бы никогда не стала так с тобой церемониться, приятель, но ты, увы, подал мне прекрасный пример великодушия. И потом, поверь мне, это не я причиняю тебе такие огорчения, а ты сам устроил их себе. В следующий раз, когда будешь с кем-нибудь трахаться, занавешивай окна!
Подумав, Элиот решил, что сейчас его бывшая жена сказала самую мудрую вещь из всего, что он от нее слышал.
— Моник, ты воистину становишься образцом добродетели. Одного только не пойму, где все это в тебе таилось во время нашего брака?
— Было, было. Просто ты вообще никогда не понимал ни меня, ни того, в чем я нуждаюсь.
— Если я такой тупой, Моник, объясни мне хотя бы теперь. В чем же ты нуждалась?
— В обретении жизни, Элиот. В обретении жизни.
Часть V
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
8 апреля 1989 года
По иронии судьбы, Эвелин Мэтленд похоронила мужа 14 января — именно в тот день, который он назначил для сообщения в прессе об их предстоящем разводе. Но, думая о Харрисоне, она чаще вспоминала другой день. Тогда Харрисон впервые сообщил ей, что ее оставляет. Он упаковывал вещи, а она сидела в холле, на стуле возле лестницы. Потом, когда он ушел к Мэджин, Эвелин долго плакала там, так и не встав с этого проклятого стула, затем поднялась наверх и увидела все те обломки, что остались ей от рухнувшего брака.
А осталось вот что: немного старой одежды, которую Харрисон и носить не носил, и выбросить никак не решался, да еще содержимое одного из ящиков письменного стола. О нем, полагала Эвелин, Харрисон в спешке просто забыл, поскольку лежавшие в ящике предметы не принадлежали к числу используемых каждодневно: альбом с фотографиями — Харрисон в кругу друзей по джорджтаунской школе, сценки и пейзажи, снятые на корейской войне; золотая монета и перочинный ножик, подаренные ему отцом, когда он был еще мальчиком; конверт с локоном волос его матери; вырезка из газеты, где была напечатана его первая речь в сенате.
Хотя Эвелин избавилась от остальных его личных вещей, к ящику она не притронулась. Это было единственное место в доме, где ее муж все еще присутствовал. Она могла бы вычистить ящик, но не сделала этого, сохранив все в неприкосновенности, как сохраняла еще несколько его вещей, с которыми ее связывали воспоминания. Мэджин Тьернан отняла у нее мужа, но прошлого отнять не могла.
Эвелин вдела в уши серьги — две крупные жемчужины в обрамлении бриллиантов — и подошла к зеркалу. Осмотрев себя, она решила, что черное кружевное платье с довольно длинной юбкой на черной же подкладке из тафты слишком уж красноречиво вопиет о ее вдовстве. Пожалуй, это не совсем уместно на званом обеде в Белом доме, но переодеваться уже поздно. Минут через двадцать за ней заедут Энтони и Бритт.
Пригладив и подправив выбившиеся на висках прядки зачесанных назад полуседых волос, Эвелин, прежде чем спуститься в холл, выдвинула «ящик Харрисона», будто на минуту зашла посоветоваться с мужем. Она взяла газетную вырезку с его речью и прочитала первые фразы, вспомнив то волнение, с которым слушала эти слова с галереи. Как давно это было! Теперь ей впервые предстоит произнести свою собственную речь.
Харрисон мог бы позавидовать предстоящему ей вечеру. Она приглашена в Белый дом на званый обед. И не просто приглашена, этот прием устраивался в ее честь — привилегия, которой ни разу не удостоился при жизни ее супруг, сенатор Харрисон Мэтленд, хотя и был далеко не последним человеком в Вашингтоне…
Раздался звонок, и Эвелин взглянула на часы. Для Энтони и Бритт рановато. Она спустилась вниз, открыла дверь. На пороге стояла Мэджин Тьернан. Эвелин так удивилась, что на какую-то минуту утратила дар речи.
— О… Вы собираетесь уходить… — пролепетала Мэджин.
— Да, на обед, — смогла наконец выговорить Эвелин, не в силах сдержать дрожь в голосе. — Что вы хотели?
— Я… Я Мэджин Тьернан, миссис Мэтленд, — сказала она, сжимая ворот своего шерстяного бежевого костюма.
Эвелин постаралась ответить как можно более спокойно.
— Мне известно, кто вы.
— Извините, но я хотела бы с вами поговорить.
— Боюсь, что сейчас для этого не самое подходящее время.
— Сегодня ночью я покидаю Вашингтон. Я не займу у вас много времени.
Эвелин выглянула на улицу, зная, что Энтони и Бритт вот-вот появятся.
— Думаю, что несколько минут у меня найдутся. Проходите, — сказала она, отступая назад.
Они прошли в гостиную, где Эвелин указала незваной гостье на стул. Мэджин присела на край сиденья.
— Я понимаю, мое появление шокирует вас, — сказала она, — но я долго думала, прежде чем прийти к вам, и вот все же решилась. — Эвелин промолчала. — Несомненно, вы ненавидите меня, — нервно продолжала Мэджин. — И простите, если мой приход причинит вам лишнюю боль, но я обязательно должна была вам сказать, что страшно сожалею о случившемся.
Эвелин перевела дыхание.
— Вы относите это к факту супружеской неверности Харрисона или к его кончине?
— Ко всему.
Эвелин пристально смотрела на Мэджин, увидев в ней не только соперницу, но и сестру по несчастью. Острая боль, вызванная поначалу ее неожиданным появлением, оказалась не такой уж страшной.
— Если вы пришли извиняться, мисс Тьернан, то ваши извинения приняты. Я не держу на вас зла.
— Я пришла потому, что хотела быть понятой вами. Я не виновата, миссис Мэтленд, ни в том, что произошло, ни в том, как поступил Харрисон. Мы просто полюбили друг друга и ничего не могли с этим поделать.
