даже подкрылок сзади имелся, чтобы это чудо автопрома, видимо, не взлетело случайно на воздух. Хотя, признаюсь честно, впечатление было больше такое, что его тачка с трудом удерживалась от того, чтобы не «закипеть» посреди дороги. – Чем обкурилась, что так подрезаешь?
– Сорри, – ойкнула я и снова принялась выстукивать барабанную дробь по рулю. Лак на моих ногтях, обкусанный от нервов, был негодящий, но это было мне безразлично. Мне не терпелось поскорее попасть в офис, к Максиму. И, как ни странно, мое нетерпение было связано исключительно с профессиональным рабочим интересом, а не с желанием срочно упасть в его объятия. Мне нужно было срочно получить его профессиональный совет в интересах нашей воришки. Дело было в следующем – в ее, собственно, деле. И дело это после нашего с ней разговора предстало передо мной в совершенно другом свете. Вы спросите, как же это так, никто до этого не нашел ничего эдакого, а я – королева юриспруденции – пришла и что-то такое обнаружила. Но дело-то в том, что я к закону вообще никакого отношения не имею. Это раз. А два – я женщина, а значит, мне можно рассказать то, о чем бы никогда не сказала адвокату-мужчине.
– Возможно ли, что вы просто забыли заплатить? – было написано в журавлевской подсказке-опроснике, который я зачитывала и старательно конспектировала ответы.
– Я уже говорила сто раз, я именно захотела его украсть. Вот как помутнение нашло. У меня и денег-то с собой не было, как я могла забыть заплатить, – грустно покачала головой она.
Я удивилась, это было странно, ходить по городу без денег.
– Совсем не было денег?
– Совсем. Я из института выскочила, только сигареты в кармане были – и все. Сумку оставила.
– Как же вы его вынесли – это платье? – снова удивилась я.
– Оно маленькое, летнее. Я его в блузку запихнула. Черт, оно мне даже не шло, мне для него надо худеть. Вы когда-нибудь пробовали худеть? – спросила она.
Я ухмыльнулась:
– Мне всю жизнь твердили, что я – мечта бультерьера.
– В смысле? – опешила она.
– Костей много, – пояснила я. И продолжила, хотя в вопроснике у меня были другие вопросы, удовлетворять свое личное любопытство. Что-то беспокоило меня. Не выглядела барышня дурой и воровкой тоже не была. Она – как наша клиентка из Самары – совершенно обычная нормальная девушка. Впрочем, что я могу знать, та-то, из Самары, все-таки действительно участвовала в чем-то, подписывала бумаги. Что я вообще знаю о преступниках и о том, как они выглядят!
– Значит, вы выскочили из института без денег и сигарет...
– С сигаретами. Я сказала, что только их и захватила.
– А, извините. И что дальше? Вы пошли в торговый центр рядом с вузом, вошли в этот бутик, украли платье, которое вам не нравится, и все? И зачем?
– Говорю вам, я идиотка, – развела руками Жанна, но я позволила себе усомниться.
– Вы мне не кажетесь идиоткой.
– А мы можем быть на «ты»? – нахмурилась она. – Все эти ваши коллеги, сколько уже я их видела, застегнутые на все пуговицы, колючие, юркие какие-то. Вы извините...
– Ничего-ничего, – рассмеялась я. – Я совершенно согласна с вами, сама от них в дрожь шла по первости. Сейчас пообвыклась. Давайте... давай на «ты». Так зачем ты его взяла и чего ты вообще там делала?
– Не хочу говорить, – помрачнела Жанна. – Не поможет это ничему. Взяла и взяла, чего уж. Щедриков сказал, что похлопочет и, по-любому, больше условного не дадут, так что... Переживу.
– Больше условного? – поразилась я.
Ах, какой наш Щедриков молодец, пообещал похлопотать за то, что девушке и так достанется при самом плохом раскладе. Кому, интересно, за кражу одного платья, да еще по первоходке, дадут реальный срок? Ну, шельма. И всегда им был, поэтому, хоть и ни черта не умеет и вообще не Синяя Борода, а ездит на «Кайене». И работает с ленцой, с прохладцей. Больше выпендривается.
– Мне, правда, условный срок – тоже плохо, за границу не смогу с родителями поехать. Мы хотели уехать на полгода, у мамы теперь студия в Нью-Йорке, будет учить студентов. А я останусь, значит.
– Уехать – это хорошо, – согласилась я. – Постой, а тебе не надо учиться?
– Я бросила этот чертов вуз! – помявшись с минуту, призналась она.
– Давно? Почему? Из-за платья? – поразилась я. – А какой курс?
– Ну, четвертый. А, не хочу. Ничего мне не надо, – помотала она головой и уставилась на чашку с чаем.
– Почему? Что случилось? – сосредоточилась я. – Что-то в институте? Ты в тот день ведь из него шла?
– Ой, Ника, – вдруг охнула она, упала лицом на руки и затряслась от плача. Видимо, предел ее настал именно в тот момент, именно со мной. Она взвыла как белуга.
– Ты ревешь? – поразилась я.
Честно говоря, единственная женщина, которая рыдала на моих глазах, это была моя мама, но она всегда умела реветь уместно и по какому-нибудь конкретному вопросу. Заставить папу дать ей больше денег (или просто дать их, если это – период семейного забвения), принудить меня к поездке к каким-нибудь родственникам, которые станут дергать меня за подбородок. В общем, что делать с незнакомой милой девушкой, которая рыдает на ровном месте без видимого корыстного интереса, я не знала.
– Су-у-ки они все. Су-у-ки! Знаешь, как я себя ненавижу? Я вообще хочу, чтобы меня посадили. Если бы не родители, я бы ни одного адвоката нанимать не стала.
– Что за глупости? – причитала я, бегая вокруг нее.
Жанна оторвала лицо от ладоней и посмотрела на меня покрасневшими, опухшими глазами. Губы ее скривились в диковатой, ненормальной улыбке.
– Я в тот день с преподом переспала из-за оценки. Он меня месяц изводил, я четыре раза ему пересдавала, он меня валил. И все говорил, что достаточно одного только доброго взгляда...
– Что? – вытаращилась я.
– Старый и мерзкий, с бородавкой на щеке. Толстый, руки потные, козел мерзкий. Я забыть не могу, как он... а, зачем все это? Что, приведем его в свидетели? Скажем, что это из-за него я платье украла? Может, ты его вместо меня посадишь?
– Вот свинья! – вырвалось у меня самопроизвольно.
Жанна всхлипнула, истерично расхохоталась:
– Да, ты права. Свинья! Это я – свинья. Я уже чуть ли не полгода молчу, никому не говорила. Мерзко. Узнала бы мама, она бы стала брезговать со мной за одним столом сидеть. Она знаешь какая?! А я, как я могла? Что мне эта пятерка? Как мне теперь с этим жить?
– Жанна, Жанна, успокойся. Ты же... ты же ни в чем не виновата! – выпалила я. – Все они – суки! Вернее, кобели, наверное. Впрочем, слов к ним еще не придумано.
– Гоблины.
– Животные.
– Не, животных обижать не надо, – ухмыльнулась она.
Я протянула ей стакан воды, который она взяла дрожащими руками. Мы сели, я взяла ее за руку, и тут, сама не зная почему, я вывалила ей всю мою собственную историю про Мудвина, про его руки на моих коленках, про позорное увольнение и последующую запись в трудовой книжке.
– Нет, ну что это такое? – возмутилась она, успокоившись. – Что они о себе возомнили?
– Вот именно. И я думаю, что пришло время хоть что-то с этим сделать. Нет? Ты не хочешь отомстить?
– Что? – удивилась она, но меня уже подняло и бросило вперед. Я задала ей еще миллион вопросов, выяснила, что и как именно произошло, и теперь мне надо было только одно: добраться побыстрее до офиса Синей Бороды, чтобы в ущерб собственной, впервые наметившейся личной жизни заняться делами. Я была уверена, что то, что произошло с Жанной, так или иначе является преступлением. Пусть даже она не устояла и сделала то, чего от нее потребовалось, – все равно. И теперь, когда у меня в союзниках (больше того, в любовниках) имелся сам Синяя Борода, я была уверена: что-то да сделать можно. Ведь именно после этого омерзительного приставания Жанна вылетела из института, выкурила штук сто сигарет и под
