ним в ГУМ и, находясь в универмаге, сумел переодеться, а также напялил парик и нацепил усы и очки.
— Как же вы его опознали после этого? — спросил полковник.
— А по туфлям. Туфли он не сменил.
Вечер того же дня застал Левченко снова на московских улицах. Он долго ехал автобусом и в метро, пока, наконец, не обнаружив никаких признаков слежки, встретился с партнером в здании стадиона, где шел хоккейный матч. Кругом восторженно обменивались впечатлениями болельщики, доселе незнакомые друг другу. В общем гуле Левченко незаметно обменялся необходимой информацией со своим партнером и без всяких приключений вернулся в особняк, где полковник сообщил ему, что он не ошибся: на этот раз наблюдения не было.
Не заметил он слежки и на следующий вечер, но, подсаживаясь за столик к своему партнеру в условленном заранее ресторане, расстроился из-за такой неожиданности: «агент», полковник Алтынов, ожидая его, успел напиться и прямо-таки лыка не вязал. Алтынов незадолго до этого погорел в Японии и теперь искал утешения в водке. Его должны были, вообще говоря, уволить из «органов», но начальство его спасло, прикомандировав к разведшколе. Стоит теперь Станиславу доложить, что в ходе выполнения задания полковник напился, — и того, безусловно, уберут из «органов». Но и скрыть это невозможно, потому что в таком случае самого Левченко обвинят в служебном несоответствии и, надо полагать, отчислят из школы. Мало было надежды и на то, что Алтынов, протрезвев, сам честно доложит обо всем и признает, что встреча фактически сорвалась по его вине, хотя Левченко явился вовремя. Очень часто бывает, что люди не могут простить окружающим своих собственных промахов и ошибок.
Как ни упрашивал его Левченко, Алтынов во что бы то ни стало хотел еще посидеть в ресторане. Заказав новую бутылку коньяку, он принялся выбалтывать грязные секреты, которыми был напичкан. Он требовал понимания, сочувствия и одобрения своих действий в Японии, кончившихся для него весьма плачевно.
Дело было так. Агентура «линии X», то есть оперативного сектора, отвечающего за научно- технический и промышленный шпионаж, донесла, что японскими учеными проведены успешные экспериментальные исследования некоторых смертоносных бацилл. Целью исследований было получение новых вакцин. По распоряжению из Москвы был похищен образец смертельно опасной культуры, который предстояло переправить в СССР, в один из центров бактериологической войны. Советские специалисты утверждали, что эту культуру ввиду ее особой опасности нельзя транспортировать, не приняв чрезвычайных мер предосторожности. Иначе в случае какого-нибудь непредвиденного происшествия, например катастрофы самолета, смерть выкосит целые области. Пришлось специально направить в Японию советское торговое судно, и резидентура поручила Алтынову сопровождать водителя-оперативника, который должен был доставить смертоносную ампулу в порт. Алтынов рыдал пьяными слезами, вспоминая, как они почти два часа продирались сквозь уличные пробки, ежесекундно ожидая, что вот сейчас в них врежется какой-нибудь идиот. «Мы бы погубили, — всхлипывал он, — сотни тысяч япошек!»
Левченко обнял его за плечи и заставил подняться из-за стола: «Товарищ полковник, вы очень устали. Это может случиться с каждым… Разрешите мне отвезти вас домой». Когда же Алтынов попытался вырваться из его объятий, Левченко резко и грубо схватил его за руки и прошептал: «Идиот! Они же собираются вызвать милицию! Плохи наши дела. Пошли!»
На пороге алтыновской квартиры Станислав сказал, что в своем рапорте укажет: встреча прошла нормально.
— Отвяжись от меня, — буркнул Алтынов.
Подав рапорт, Левченко испытывал понятную тревогу. Но спустя несколько дней полковник-куратор показал ему заключение Алтынова и он вздохнул с облегчением. Заключение кончалось такими словами: «В целом тов Ливенко проявил последовательность, выдержку и смекалку, что позволяет считать его подготовленным сотрудником, на которого можно положиться в агентурной работе».
Четвертый выход Левченко прошел более гладко. Он довольно быстро обнаружил слежку. Каждый раз, когда он пересаживался с одного автобуса на другой, сзади неизменно пристраивались две-три одинаковые «Волги». Школьная наука гласила: кому дважды удалось уйти из-под слежки, тот и впредь сумеет от нее отделаться.
В тот день, когда расписанием была предусмотрена последняя встреча с «агентом», Левченко отправился на нее необычно рано — в 7 часов утра, чтобы наверняка отвязаться от слежки, прежде чем произойдет это свидание, назначенное на обеденное время. По дороге он использовал все приемы, каким его учили и какие он сам мог изобрести: заглядывал в магазины, заходил в подъезды, спускался в метро, менял направление своих поездок, прыгал в отходящие автобусы. Наконец, не замечая вокруг ничего подозрительного, он решил, что пора ехать на встречу. На часах было уже 11.30. Он сел в поезд метро.
Рядом сидел какой-то мужчина средних лет со спокойным, добродушным лицом. Когда поезд замедлил ход, приближаясь к очередной станции, этот незнакомец, не глядя на Левченко, прошептал: «Товарищ, за вами следят!» Тут же он вскочил с места и, не оборачиваясь, поспешно вышел из вагона.
В сильном замешательстве Левченко сошел на следующей станции, чтобы собраться с мыслями. Что бы это могло значить? Быть может, ему попался маньяк, страдающий галлюцинациями? Нет, не похоже. Наверное, он заметил нечто такое, что укрылось от внимания самого Станислава. Но как он решился на столь дерзкий поступок, прямо-таки на преступление (вмешаться во внутренние дела КГБ!), чтобы помочь незнакомому человеку? Должно быть, решил Левченко, это верующий христианин, мой собрат по вере. Подумав так, он решил воспользоваться шансом, полученным столь необычным порядком. Он отказался от встречи с агентом, пообедал в одиночестве и во второй половине дня доложил начальству, что в последний момент, находясь в вагоне метро, почувствовал, что за ним ведется наблюдение: «Я не могу объяснить, почему я так решил. Как-то вдруг я интуитивно почувствовал слежку».
Оказалось, Левченко, вернее, его таинственный доброжелатель был прав. Поскольку Станиславу до сих пор удавалось уходить из-под наблюдения, на сей раз «они» окружили его невидимой подвижной стеной, — метод, обычно приберегаемый для известных КГБ иностранных агентов. Вся система московского метрополитена, как узнал теперь Левченко, пронизана линиями связи, так что филеры могут обмениваться информацией, находясь на разных подземных станциях и даже на поверхности. Это позволяет опергруппам, находящимся на станциях и едущим в поездах, не упускать человека, взятого под наблюдение, в то же время оставаясь им незамеченными. В зоне визуального контакта с объектом наблюдения может находиться всего один агент, а когда он уж слишком примелькается, его заменяют другим. В данном случае агентом, привлекшим внимание его соседа, была пожилая женщина колхозного вида с мешком огурцов, как бы направлявшаяся на рынок. Левченко вспомнил, что такая присутствовала в вагоне, но признался, что никогда бы ее не заподозрил.
«Они» приняли его объяснение и одобрили его интуицию. Но поскольку он не смог определить филера, ему пришлось на этот раз довольствоваться оценкой «4». Все остальные оценки были пятерки.
Впрочем, эти баллы не играли столь важной роли, как личные характеристики, составлявшиеся куратором и старшими офицерами из «центра», которые подробно беседовали с каждым слушателем перед тем, как допустить его к «государственным экзаменам». Беседы проводились и с женами слушателей. Как-то, в середине недели, полковник-куратор целый вечер расспрашивал Наташу (жену Левченко) о ее муже — вежливо и корректно, но достаточно въедливо. У нее осталось впечатление, что КГБ в первую очередь интересовало, насколько прочным можно считать их брак.
Когда государственные экзамены остались позади, полковник, отвечавший за группу Левченко, пригласил его к себе в кабинет. «К сожалению, мне не удается составить на вас абсолютно точную характеристику, — объявил он. Левченко похолодел. — Истина такова: я не могу найти у вас никаких минусов, — продолжал полковник. — А найти их необходимо, иначе никто моей характеристике не поверит. Вот и помогите мне сами».
К хвалебному тексту, где Левченко был охарактеризован как один из самых способных слушателей, когда-либо встречавшихся полковнику, они вдвоем приписали два замечания: во-первых, Левченко имеет склонность писать подробные донесения в тех случаях, когда достаточно и более кратких; во-вторых, порой «от избытка энтузиазма» он перескакивает с одного предмета на другой вместо того, чтобы сосредоточиться на главном и в срок доделать одно какое-то дело.
— Ах, да, — поразмыслив, сказал полковник. — Еще мы можем добавить, что вам следует побольше попрактиковаться в вождении автомашины.
