боится вступить в грязь и не придает значения тому, что порой от его взопревшего, давненько не мытого тела не очень приятно благоухает. Ему просто некогда задумываться ни о своей внешности, ни о мнении других, поскольку голова все время занята совершенно иными мыслями, да и у рук находятся дела поважнее, чем бесконечная стирка, помывка, штопка и глажка.
Приятно, когда люди не врут и не приукрашивают действительность, которая на самом деле выглядит мерзко и ужасно. Старик Фанорий, тщедушный хозяин «Хромого капрала», весьма точно подметил, что заведение «Последний приют» находится между двумя свалками и что мимо него никак не пройти, но почему-то постеснялся уточнить, что кабак с весьма символичным названием на юго-западе острова и сам является частью помойки, то есть гармонично вписывается в жалкое, зловонное окружение, навевающее мысли о бренности бытия.
Изначально, то есть когда-то давно, добротно построенное двухэтажное здание лет пятьдесят не знало ремонта и в результате превратилось в полнейшую противоположность – убогое, обветшавшее строение, заходить в которое казалось крайне опасно. Заваливающиеся в разные стороны, испещренные узорами глубоких трещин стены должны были уже давно обвалиться, но хитроумный хозяин, пожадничавший на ремонте, подпер их по бокам толстыми бревнами, которые хоть и гнили от сырости, но до полного превращения древесины в труху было еще далеко. Над перекошенным дверным проемом, принявшим со временем форму перевернутой, неправильной трапеции, болталась на ржавых, скрипучих цепях выцветшая, но раз в несколько лет подкрашиваемая вывеска, истинный возраст которой уже не определить, как, например, у женщины, переступившей порог семидесяти лет. Моррон не исключал, что мастер-столяр вырезал на потрескавшейся от времени и регулярной перекраски древесине неровные, отличающиеся как по наклону, так и по размеру буквы еще задолго до того, как он, Дарк Аламез, появился на свет. Покатая крыша, из которой по самому центру одиноко торчала печная труба, была, пожалуй, самой ухоженной частью постройки, и то лишь потому, что, какой бы сброд ни собирался внутри, ему все равно не нравится, когда на головы льются холодные ручейки дождевой воды или плавно опускаются снежинки. Скорее всего, в последний раз черепицу перекладывали года три-четыре назад. Сразу было заметно, что мастер старался, однако его немалые усилия и профессиональные навыки смогли лишь частично компенсировать низкое качество раздобытого по дешевке материала, день за днем растрескивающегося под лучами солнца, а затем претерпевающего омовения дождевой водой. Выглядели покосившиеся ряды деформированных черепиц совсем некрасиво, да и подлая вода очень скоро нашла бы в них маленькие бреши.
Неизвестно, кому первому пришло в голову сваливать пищевые отходы и всякий отслуживший свой век хлам прямо под стенами кабака: нерадивому хозяину, обиженным на плохую еду посетителям, небрезгливому повару или мстящим скупердяю-владельцу за мизерное жалованье разносчикам блюд, но выросшие по бокам разваливающегося строения мусорные кучи неимоверно разрослись как ввысь, так и вширь. С первого взгляда они казались точными копиями той мерзкой свалки, которую Аламез видел на площади перед тюрьмой, однако если присмотреться к грудам хлама, то три существенные отличия удалось бы найти.
Во-первых, в ставшей со временем почти однородной массе отходов не было видно гниющих фрагментов человеческих тел, что уже радовало и как-то успокаивало. Во-вторых, живность, крупнее мух, букашек да червей, в зловонном завале не водилась. Наученные горьким опытом, крысы побаивались добывать пропитание вблизи от кабака, поскольку дюжина-другая из них уже стала трапезой неразборчивых в еде посетителей, поданная под видом отварной баранины или свиного жаркого. Стоило лишь Дарку подумать об этом, как в животе зловеще заурчало, а в голове промелькнуло весьма прагматичное предположение, которое вызвало бы у подавляющего большинства людей рвоту, а его лишь позабавившее: «А что, если хозяин нарочно захламил двор этой вонючей дрянью? Устроил себе под боком что-то вроде охотничьего угодья… И выгодно вышло, и не хлопотно! Богачи-гурманы к нему в гости не жалуют, а нищета городская мяско не чаще раза в месяц поклевывает, так что свинину от крысятины ни за что не отличит. Так во все времена, наверное, было: у кого кошель пуст, для того и кузнечик мясо!»
Третье отличие не было столь омерзительным, как второе, и могло даже показаться смешным. На грудах мусора, справа и слева от кабака, лежало несколько человеческих тел: не бездыханных, но мертвецки пьяных. Видимо, тех, кто не рассчитал с пойлом, незаслуженно именуемым в заведениях подобного рода вином, и свалился под стол, прислужники вытаскивали волоком под открытое небо и отнюдь не на свежий воздух. Судя по количеству «отдыхавших» тел, иногда ворочающихся в зловонной массе, недавно пополнившейся содержимым их желудков, эта ночь была не самой удачной. Дарк предположил, что зал заведения, в которое он сейчас собирался войти, по крайней мере наполовину пуст. Это было и хорошо, но в то же время и плохо. С одной стороны, чем меньше народу собралось внутри, тем быстрее он нашел бы торговца оружием и тем спокойней бы с ним переговорил; но, с другой стороны, в мало заполненном зале почти невозможно избежать нежелательного внимания любителей послушать чужие речи и влезть в чужие дела.
До дверной ручки было страшно дотронуться, настолько она была липкой от грязи. К сожалению, на помойке, где Дарк очнулся, не нашлось подходящих ему по размеру, целых и относительно чистых хотя бы изнутри перчаток, так что на пороге кабака возникла непредвиденная заминка. Ладони моррона, конечно же, не были образцом чистоты, но пачкать их совсем уж не хотелось.
Как назло, никто из посетителей, чьи тихие голоса доносились изнутри, несмотря на поздний час, не собирался покидать заведение, ну а лакея у двери кабака для бедноты, естественно, не имелось, поэтому Аламезу пришлось рассчитывать исключительно на свои силы при преодолении этого, внезапно возникшего у него на пути препятствия. Самым простым казалось обмотать вокруг руки плащ и через его сукно дотронуться до ручки, на которой вот-вот могла завестись плесень и какая-нибудь мелкая, паразитирующая на экскрементах живность. Однако ткань плаща была немногим чище куска дерева, да и плащ от такого обращения мог бы порваться, и тогда глазам посетителей очень несвоевременно предстали бы окровавленные одежды моррона.
«Голь на выдумки хитра», а уж если этой «голи» исполнилось более двухсот лет, то просто виртуозна в подборе неординарных решений. Не став искушать судьбу и испытывать на прочность и без того потрепанный плащ, Аламез ослабил тесемку почти под самым кадыком и оторвал от окровавленного камзола довольно большой лоскут, который тут же намотал на руку, имитируя неумело наложенную повязку на порезанную ладонь. Вид окровавленной тряпки на руке не вызвал бы подозрений, да и запекшаяся на ней кровь не привлекла бы внимания вампиров. К тому же альмирские кровососы считали Аламеза на какое-то время обезвреженным, если уж не убитым, и в ту ночь наверняка за ним не следили, а уж если кто из них совершенно случайно и оказался бы поблизости, то ни за что не учуял бы опасного запаха. Как ни парадоксально, но мерзкое зловоние, источаемое кучами нечистот, было самым верным и пока что единственным союзником Дарка.
Дверь открылась туго, чего в принципе стоило ожидать, поскольку ее петли совсем проржавели, а вот зрелище, в следующий миг представшее за ней, приятно удивило моррона. Зал кабака неожиданно оказался чистым и даже без слоя липкой грязи на полу. Обстановка была хоть не роскошной, но весьма и весьма приличной, да и народец, собравшийся внутри, в отличие от него самого, никак не походил на нищенствующих босяков. Одним словом, ужасная обертка ничуть не соответствовала вкусному лакомству под названием «Последний приют».
– Эй, заморыш, ты, случаем, ничего не перепутал?! Здесь не подают! – прокричал через весь зал грозно нахмуривший брови корчмарь, явно недовольный появлением такого посетителя.
– Нет, не перепутал, – покачал головой Дарк и показал хозяину заведения заранее приготовленную, зажатую в кулаке золотую монету, подтверждающую его платежеспособность.
– Проходь! – сменил гнев на милость сердитый толстяк. – Дверь плотнее закрой, вонь впущаешь, да и тряпье свое снаружи оставь, уж больно оно смердюче!
– Стерпишь, – невозмутимо возразил Аламез, плотно закрыв за собой дверь, но не собираясь расставаться с верхней одеждой, с дурным запахом которой сам уже свыкся.
Каким-то непостижимым образом (явно не обошлось без колдовства!) тошнотворное амбре с помойки не проникало внутрь довольно приличного заведения, способного посоревноваться по чистоте и уюту с хорошим трактиром, в который охотно и без брезгливых выражений на лицах захаживают даже состоятельные купцы. Но больше всего Аламеза поразил контингент посетителей, каждого из которых можно было бы без труда представить сидящим за решеткой. В дальнем, едва освещенном углу о чем-то шепталась
