— Совсем заработалась. Я уже три раза чай подогревала...
— Не рукавицы шьем! — перебила ее дочь. — Как Сережа?
— Ждал, ждал мамочку, да, кажись, и уснул. Гляди-ка, уж, верно, первый час!
Женщины расположились в столовой. На стенах висели картинки, изображающие балерин в нарядах из подсвеченной фольги. В большой раме хоровод девушек с рыбьими хвостами замер на фоне лилового леса. Многочисленные полочки буфета заставлены яркими статуэтками. Тут же диван со множеством подушечек, платяной шкап. В углу — телевизор, покрытый салфеткой. На окнах цветастые занавеси и тюлевые гардины, висящие несколько косо, что сразу заставило Неделину подумать о муже хозяйки, однако спросить о нем Наталья Николаевна постеснялась.
Выпив по чашке чая, женщины стали готовиться ко сну. Хозяйка отправилась в другую комнату, где спали сын и мать, гостья расположилась на диване. Неделина долго не могла уснуть и в полусне ей показалось, что дверь тихонько отворилась и кто-то вошел. Подняла голову. В сумерках летней ночи узнала Васильеву. Та что-то искала на столе.
— Антонина Ивановна! Я еще не сплю. Зажигайте свет. Вы что ищете?
— Никак не могу найти своей книжки.. Хочу почитать на ночь. Привычка... — Васильева подошла к дивану. — Вам удобно? А что это вы под голову портфель положили? Вам, может быть, низко? Я принесу еще подушку.
— Спасибо, не сто?ит. Портфель с документами всегда под голову кладу, тоже привычка. Я ведь обычно в домах приезжих ночую, это вы уж меня к себе затащили. Беспокойства я вам наделала...
— Ну что вы, Наталья Николаевна! Не буду больше мешать. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — ответила Неделина и, засыпая, подумала: «Не опоздать бы на автобус... не опоздать!» И, словно очнувшись от этой мысли, помечтала: «Вот так бы жить на периферии. Мотаться по районам не нужно. Смотри, чтобы в магазине было всё в порядке, раза два в год в область на совещание съезди и всё. Спокойная жизнь»..
— Перестаньте плакать. Выпейте воды. Прекрасно понимаю ваше положение, но и вы должны понять, что мы так с вами не продвинемся вперед. Я прежде всего хочу выяснить — вы согласны с установленной по вашему магазину недостачей в сумме двадцать пять тысяч шестьсот два рубля тридцать копеек? Может быть, ошиблись в подсчете? В новых деньгах!
В камере следователя двое. Уже знакомая нам Антонина Ивановна Васильева и следователь Зайцев — молодой человек лет тридцати. За пять лет работы в прокуратуре много людей прошло перед ним, немало разных характеров и переживаний наблюдал он. Это научило Зайцева с некоторым недоверием относиться к внешнему проявлению чувств. Но сейчас вполне понятное возмущение, «когда растрачивала деньги, так не плакала!» — не могло погасить в нем простой человеческой жалости к плачущей женщине.
— Так что же, будете отвечать на вопросы?
— А теперь всё равно, — сквозь слезы сказала Васильева. — Погибший я человек. Что-то будет с моим Сереженькой!
— Могу вас успокоить. О вашем аресте поставлено в известность роно. Я вызывал ваших сестер, и они обещали взять ребенка вместе с бабушкой к себе. Так вы признаете размер установленной недостачи?
— Конечно, признаю. Что же тут поделаешь? Все документы мною лично проверены. Да что там говорить... Кончайте поскорее. — На глаза Васильевой опять навернулись слезы.
— Скажите, отчего у вас образовалась такая недостача?
— Знаете... не буду я говорить, отчего... Зачем людей впутывать. Сама за всех отвечу!..
— Смотрите, — жестко сказал Зайцев. — Это ваше дело. Но не думайте, что мы сами не найдем ваших соучастников. Может быть, это потребует больше времени, но результат будет один.
— И... и невиновна я ни в чем... — Васильева опять заплакала. — Делали ведь у меня обыск, ничего не нашли. Ни за что и срок отбывать придется...
— Придется. И с государством рассчитаться придется. Вот смотрите — исковое заявление торга: «Просим взыскать 25 тысяч 602 рубля 30 копеек». Суд безусловно взыщет эту сумму.
Васильева вдруг выпрямилась. Вытерла концом накинутого на плечи платка глаза. Лицо ее, как показалось Зайцеву, стало спокойным и решительным.
— Гражданин следователь, — сказала она, — разрешите на этот документик взглянуть?
— Зачем?.. Это документ для суда, а вы с ним ознакомитесь по окончании дела. Впрочем... Можно и сейчас... Составлен по форме. Вот подписи: управляющий торгом, главный бухгалтер. Видно, ваше бывшее начальство — аккуратные люди, порядок знают...
— Да-а, аккуратные люди... — прервала Васильева с какой-то злостью, — да-а, порядок знают. Как человека в тюрьму посадить — очень хорошо знают. Х-хорошие люди. В Сочи да в Адлере ищите эти деньги, там, где начальство отдыхало. Каждый месяц — «Антонина Ивановна, дай на то, дай на это. Дочке на пальто да маме на туфельки. Привези мне отрез да габардиновый плащ. Мы тебя выручим, всё будет в порядке...» — Васильева говорила всё громче и громче. Под конец она почти кричала: — Хор-роший порядок! Васильева в тюрьме сидит, а Комарова да Рогозина по последней моде наряжаются, по ресторанам гуляют! Меня не пожалели, ну и я не пожалею!
— Подождите, не волнуйтесь! Расскажите обо всем по порядку. При чем здесь Комарова и Рогозина, как всё произошло?
Васильева помолчала, как бы собираясь с мыслями, и довольно спокойно начала рассказ:
— Поступила я в эту систему, приняла магазин, начала работать. Как-то в конце года, на одном из совещаний, ко мне подошла Комарова и попросила сто рублей. Путевку ей, что ли, выкупить нужно было. Я говорю: «Ну откуда у меня такие деньги?» А она: «Возьмите, милочка моя, из выручки. Приеду — отдам, вы и вложите в кассу». Я подумала, подумала, да и привезла деньги. Приехала она из санатория — опять денег просит, издержалась, говорит, на юге. Опять сотню дала. Так оно и пошло.
Васильева замолчала.
— Что пошло? Прошу вас рассказать по порядку.
— Видите, выхода у меня не было. Когда я передала Комаровой несколько сотен — что мне оставалось делать дальше? Не дать денег? Конец ведь тогда. Пошлет ревизию, обнаружат недостачу — всё равно суд. Вот так каждый месяц сотню, а то и две... Результат сами видите какой.
— А при чем здесь Рогозина?
— То же самое. Как поступила она в торг — отбою не стало: «Антонина Ивановна, привези то да это. Мне туфельки нужны, да платье, да шарфик». А денежки платить: «Со следующей получки рассчитаемся». Вот и рассчитались.
Васильева грустно усмехнулась. Зайцев повертел в руках коробок спичек, спросил:
— Сколько же денег вы передали Комаровой и сколько Рогозиной?
— Не спрашивайте. Вся недостача там. До одной копеечки.
— Послушайте, на что же вы надеялись, давая им деньги? Ведь рано или поздно недостача всё равно бы обнаружилась.
— Анна Владимировна обещала ликвидировать задолженность при удобном случае.
— Как ликвидировать? Внести деньги?
— Ну, что вы! Деньги давно прожиты. Ликвидировать как-нибудь по-бухгалтерски. Проводочку сделать, актик на списание. Глядишь, всё в порядке. До сих пор ведь недостача не обнаруживалась, хотя ревизий было более десятка. Значит, она как-то покрывалась.
— И вам известно, как это девалось?
— Откуда-мне знать. Я в бухгалтерии не сильна...
Зайцев сидел с Васильевой до позднего вечера. Ее показания были подробно записаны. Разговоры Васильевой с Комаровой и Рогозиной, описание переданных этим двум женщинам предметов, всё, что хоть в малейшей степени могло пролить свет на дело, было зафиксировано в протоколе.
На следующее утро, когда Зайцев пришел в прокуратуру, его уже дожидалась высокая представительная женщина. В руках она держала сумочку, поминутно доставала из нее платок и вытирала
