мере молчал сочувственно, спорить не пытался. Нет сомнения, что эти элементарные вещи он услышал от меня впервые за всю свою жизнь.
АПРЕЛЬ 2010
2.4.10. 8–15
День вчера был длинный и безумный. Генеральная уборка, четверг... Но начинался он неплохо: пока уборщики из бывших СДиПовцев подметали и переподметали пол (не все выдвинули заранее тумбочки – так потом заставили, видите ли, мести по новой!..), ждали для мытья пола ведро из той секции (с этим недавним вычерпыванием колодца ведрами – оказалось, 2–е ведро пропало!.. :) – я успел быстро позавтракать! Уже удача, черт возьми!.. :)) Тумбочки не выволакивали, все прошло спокойно. Потом – удачно сходил в баню, потом – обед и ларек, все как всегда. На улице – весенняя распутица, грязища, потоки воды; в ларек пришлось шлепать по этой грязи на всем “большом продоле”; а теплынь такая, что в “телаге” уже было жарко, полно народу – уже в “лепнях”. Купил все быстро, пришел, поел; написать – хотел было – ничего не дали трущиеся вокруг и галдящие соседи по проходнякам. Где–то полпятого решил сходить к “телефонисту”, позвонить матери.
Тут уже все пошло не так гладко. У них мало того, что сидел отрядник, – но этот урод “телефонист” еще и вполне искусственно паниковал, что вот, мол, “мусора бегают”, – только что обход, дошедший до них, перелез на 10–й. Ну и что, казалось бы? Все равно, и отрядника совершенно достаточно, чтобы “трубу” не доставать, – потом, мол, зайдешь, попозже.
Но зато – несмотря на их отрядника – самое время оказалось, чтобы усадить меня и завести разговор: ты знаешь, в воскресенье уже пасха, а у нас даже чая нет. Ну прямо беда; подумать только, – нет чая!!! Без чая–то, ясное дело, никому не выжить, всем кранты, а уж тем паче – если чая нет (страшно даже вымолвить) НА ПАСХУ!!! Ужас–то какой...
Короче, эта мразь, как я и думал, тут же начала, пользуясь тем, что это “ларьковый” день 11–го барака, клянчить у меня чай и пр. Да не просто клянчить, а довольно–таки напряжно: чтобы я после шести вечера поперся в ларек 2–й раз и купил там – нет, вы не подумайте, что только пачку чая, и все, никоим образом! – а рублей на 100, не меньше: пачку обычного чаю (21 руб.) – на чифир к пасхе; пачку чая в пакетиках (“чаю попить”, – это они тоже любят, не все же один чифир глушить) – 25 руб.; пачку шоколадных конфет – причем именно шоколадных, к карамели (даже если шоколадных не будет в продаже) отношение очень скептическое, – 30 руб.; ну, и масла подсолнечного – чтобы эта харя могла им поливать хлеб и есть, а то ей больше нечего, – если маленькая бутылочка, то тоже рублей 30. Что–то около 110 рублей.
Получалось, что я зашел к “телефонисту” неудачно для себя – исходя из своего намерения позвонить, – но зато исключительно удачно для него, исходя из его намерения в очередной раз затариться чаем– сладким и пр. за мой счет. А ведь, когда я на входе в барак услышал, что их отрядник здесь, внутренний голос ясно предупреждал: раз я не смогу прямо сейчас позвонить, то и идти сейчас незачем. Жалею, что не послушался...
Проклиная свою глупость, я пошел–таки в 6 вечера опять в ларек, наплевав на ужин (благо, цыганская обезьяна давно, уже с месяц, наверное, перестала вообще ходить в столовку и там меня контролировать) и купил мерзкой наглой твари все, необходимое ей для встречи пасхи. :) Когда возвращался, 11–й барак как раз шел навстречу мне на ужин, но никто ничего не сказал. Пошел прямо к наглой твари опять, не заходя на 11–й – и удачно: отрядник уже ушел.
Тут мне хоть дали телефон, слава богу, и я набрал матери. Она огорошила меня возмущенным истошным визгом: ей только что звонил Матвеев и спрашивал, я ли это написал вместе с Михилевичем некий текст в поддержку недавних взрывов в Москве, выдержанный целиком в исламских тонах и висящий в инете за подписями моей и Михилевича?
И у самой матери, и – с ее слов – у Матвеева лейтмотив был один: как это можно радоваться, когда погибли ни в чем не повинные люди?!! Мать одновременно и пыталась – вполне прокурорским тоном – выяснить, действительно ли я инициировал сам этот текст и свою подпись под ним; и одновременно – выяснить, почему я радуюсь гибели людей; задавала много вопросов истошным тоном, но ответов не слушала и, как всегда, не давала мне вставить вообще ни слова. Истерика ее и визг в трубку были такими громкими и истошными, что мне пришлось громко, при всех сидящих вокруг блатных, тоже заорать, обозвать ее дурой, послать к черту и т.д. – и только таким экстремальным способом заставить выслушать то, что она сама же так дотошно выспрашивала в начале разговора. А именно – что я от нее впервые слышу об этом тексте и своей подписи; что, судя по целиком исламской риторике – он и впрямь принадлежит Михилевичу, таков его стиль; ну и – что я, конечно же, его поддерживаю и очень рад, что он, помня обо мне и моей всегдашней позиции, поставил и мою подпись.
После этого я набрал Паше Л. – и так давно собирался, а тут такой повод! Тот сказал, что текст этот появился только в ЖЖ Михилевича, больше нигде; и когда того стали спрашивать, с какой стати он поставил мою подпись, уполномочил ли я его – тот в сердцах плюнул и подпись мою снял. Сейчас там еще подпись Маглеванной, которая, по словам Паши, вроде бы с этим согласна. А Михилевич, мол, вообще пишет ерунду, нельзя такое писать, оправдывать гибель людей; самое же главное – они там все (в рассылке, мне посвященной) жутко боятся, что за такие тексты с моей подписью мне намотают еще срок – типа, за “оправдание терроризма”. Они там вообще решили, что убрать подпись Михилевичу велел я. Паша был очень удивлен, узнав, что это не так.
Говорили мы с ним долго – минуты 23 где–то, пока набившиеся в проходняк “телефониста” блатные пили чифир из принесенного мною чая. Собственно, эту беседу я считаю главным, важнейшим событием моего вчерашнего дня. С Пашей спорить одно удовольствие, потому что он не орет, не бьется в истерике, а говорит спокойно, слушает мои аргументы, приводит свои, и тон любой, даже острой с ним полемики у нас всегда остается доброжелательным. Но с его аргументами – что, мол, нельзя опускаться до уровня своего врага (русских, бомбивших чеченские города), надо оставаться благородным противником; да и погибшие 20–летние девчонки не отвечают за этот геноцид, они были еще детьми, когда все это начиналось, – я, конечно же, согласиться не могу. Что поделать, война – жестокая штука, и не мы ее начали. Что революции не делаются в белых перчатках, сказал еще Ленин, и к войнам это относится точно так же; к тому же, вполне логично, что люди, не жалеющие свою собственную жизнь, мало склонны жалеть чужую, – а ведь те, кто взорвался в толпе на этих 2–х станциях, как само собой разумеющееся отдали при этом и свои жизни – но об этом почему–то никто не вспоминает. Сказал я Паше, что, в общем–то, моя позиция не изменилась с 2004 г. – я писал тогда о февральском взрыве на перегоне “Павелецкая” – “Автозаводская”, и фраза той статьи – “Взрыв в московском метро оправдан, естественен и законен” – даже вошла в мое обвинение, а потом в приговор, по пути послужив предметом моих вопросов к “эксперту” на суде (я хорошо помню свой вопрос: “Побуждает ли эта фраза кого–либо к чему–либо?” – т.е.”призыв” она или не “призыв”. Он ответил, что нет.). Жаль, сидело вокруг много народу (швали) и не мог я подробно разжевать Паше свое общее, В ЦЕЛОМ, отношение к подобным вещам, бывшее у меня как в 2004, так и сейчас. Что–то вроде: да, конечно, пойти взорвать отделение милиции лучше, чем вагон метро, кто бы спорил. Но поскольку мы – русская антиимперская оппозиция, радикальные либералы и демократы Москвы, Питера и т.д. и т.п. – САМИ не можем этого сделать; не можем пойти взорвать ни ментовку, ни метро, ни просто убить “мусора” на улице, и неважно, почему, – боимся ли мы, или у нас нет оружия, или еще какие–то причины нам мешают, – то уж в этом случае мы как минимум не должны осуждать тех – представителей национально–освободительных от “нашей” империи движений – которые не боятся, а уверенно держат в руках оружие и во многом делают нашу работу за нас! Ладно уж, никто нас самих ничего взрывать не просит, – куда уж нам, сопливой детворе, мы еще просто не доросли до таких вещей, до серьезной войны с властями! Мы только и можем, что трындеть в интернете (и то больше между собой), да самиздат печатать мизерными тиражами, – но уж по крайней мере тех, кто не боится, а делает, стреляет, взрывает – надо не поносить, не осуждать, не отмежевываться, не слезы и сопли эти по “невинным жертвам” разводить, – а всячески поддерживать каждый их выстрел и каждый взрыв! Уж это–то мы, по крайней мере, можем?! – твердо и достойно вести себя, без слез, слюней и соплей, не осуждать и не поносить тех, кто взвалил на себя все, что мы должны
