кем я еще хоть как–то могу общаться, хоть поговорить о чем–то, – увы, такие же, и говорить мне с ними, по сути, не о чем. Вот приходят каждый вечер цыгане (те, что раньше приходили к этой мерзкой злобной горилле, своему соплеменничку, а старшего из них я знаю еще с 13–го, он приходил туда к старому хрычу, жившему напротив меня). Вот любитель моих сигарет заходит каждый день, и не по разу – в основном за сигаретами, но бывает и так просто, поболтать, посидеть. Но говорить и с ним тоже мне совершенно не о чем, хотя вообще он парень и неглупый, и с характером, не трусливый, даже отчаянный, если надо. Это было одной из причин, почему я обратил на него внимание, – как он выдавил тогда, зимой, стекло на короткой свиданке, или послал подальше отрядника 12–го у столовой (еще будучи “ночным”), или убегал от “мусоров” с телефоном в кармане... Но и он тоже – полукриминальный тип, любитель на воле выпить и покуражиться, погонять на мотоцикле по округе, да еще музыку включить на максимальную громкость, и т.д. Этакая разгульная, лихая (в пьяном виде) пустышка, имеющая, правда, профессию маляра–штукатура. Но говорить мне с ним, по сути, не о чем, – он так же, как и все они, замкнут в своем мирке, в своих девках, мотоциклах, машинах, родственниках, гулянках и водке... Ни интереса к глобальным, внеличным вопросам, ни каких бы то ни было убеждений, общетеоретических взглядов на жизнь, ни моего неуемного желания повоевать с Системой, ни моей ненависти к ней – хотя он сидит уже 3–й раз, с малолетки еще, почти половину из своих 27 лет – в нем нет и в помине. Скучно страшно, вся жизнь – один быт, гулянки, водка да бабы, и говорить с ним решительно не о чем. Так же и с цыганами, хотя старший из них много ездил, повидал, на воле (по его словам) к криминалу не относился, жил цивилизованно, работал... Но с ним – в общем–то, еще меньше есть тем для разговора (кроме разве что тех мест и городов, где бывали и он, и я). Второй – молодой квартирный вор – цыган, сидящий уже 5–й, что ли, раз, – вообще одноклеточный, и только лагерь и зэков в нем знает хорошо, в отличие от 2–го. Они приходят – и вот уже 2–й вечер в моем проходняке пускаются в длинные беседы не со мной, а с азербайджанской обезьяной – про Дальний Восток, где та долго жила и хорошо знает, а эти двое вообще не бывали. Мне, честно говоря, эти рассказы, как куда там проехать, и по какой дороге, и где в какой город (Находка, Большой Камень и пр.) сворачивать – не только не интересны, но даже раздражают. Про эту обезьяну, тоже любящую покалякать со мной, даже и говорить нечего, – примитивная тварь, кроме бесконечных рассказов про свою жену на 10 лет старше, про свою деревню, хозяйство, скотину, ферму, трактор, рыбалку и т.п., ни о чем более мне интересном говорить не способная в принципе.
Зато в проходняк это чмо привадило всяких таких же, как само. То злобный старикашка, вечный сокружечник по чифиру, придет, сядет – и сидит, сука! То они готовятся вместе пить чифир – чуть не полчаса, пока он у них настаивается, сидят здесь, ждут. Пьют его 5 минут, но сидит здесь вся эта шваль по полчаса и больше. Злобный же старикашка – в своем соседнем проходняке – верхний пассажир, а внизу там живут двое приехавших с “девятки”, да еще другие двое, приехавшие вместе с ними, постоянно приходят в гости, – понятно, старикашке с ними сидеть неуютно, они все друг другу свои, а он вроде чужой. А все время лазить наверх, на свой шконарь, тоже неохота – вот он и трется весь день по чужим проходнякам. Плюс еще один стал приходить – жрать с азером, да и чаевничать тоже – бывший контрактник в армии, 24 лет, отслуживший в танковых войсках по контракту после срочной еще 4 года, имеющий звание старшего сержанта, а тут быстро ставший шнырем блатных и – по совместительству – заготовщиком. В общем, весь день, особенно к вечеру, проходняк забит этими чифиристами и чаепитчиками, никакого покоя нет...
Не высыпаюсь тут постоянно, и постоянно слипаются глаза, хочу спать ужасно, мучительно, особенно когда только лягу, – и все равно никак не могу заснуть...
7.7.10. 14–42
Я – в жарЕ. Не хочу писать “мы”, хотя всех остальных, конечно, тоже касается. Тот были в зиме, в лютом этом, сатанинском ядреном морозе (руки отмерзали, пока дойдешь до столовки),а теперь вот – в жаре. Опять. В жаре – как в тоннеле: я внутри нее, а она – со всех сторон, как тоннель. Вход уже давно пройден, процесс уже в самом разгаре, не остановить, не соскочить. И лишь где–то далеко впереди угадывается выход из этого тоннеля. Я – внутри жары. Чудовищное пекло на улице, духотища в бараке, с утра опять я уже весь мокрый. Кошмар... В довершение всех бед (чего не было все–таки в прошлый заход, 2, что ли, недели назад) вчера мне страшно натерло трусами и брюками ноги, как бывает каждое лето в жару, вечное это мое летнее бедствие. Ходить страшно больно, да и сесть, даже лечь – надо непременно все поправлять, отодвигать с больных мест – как раз очень удачно порвались аж в 2–х местах в самой середине брюки. В общем, мучение. Если бы не это, не эта боль, не красные рубцы на ногах (вспоминается ужас 2005 г., в Перми – вот уж там натерло так натерло, я вообще не мог ходить, даже без штанов) – все было бы намного проще. А так – лежу целый день разморенный, только эта сука Палыч без конца ходит туда–сюда – и надо вставать, когда он проходит по секции в свой кабинет. В Нижнем, говорят, +33° и – сказала сейчас мать по телефону – по области горят леса, так что весь центр Нижнего в дыму.
Так что писать много не могу – даже не столько писать, а дай бог спокойно и нормально по качеству ПЕРЕписать хотя бы это, хватило бы сил. Работяг так и не выводят в “промку” – а я уж так надеялся, что сегодня наконец–то их всех опять весь день не будет, и столько было среди них самих надежд и разговоров про это, и утром вчера водили всех в 15–й кабинет – писать какие–то заявления на работу... Бизнесмен–“мошенник” с “девятки”, оказавшийся любителем поэзии “серебряного века” (полюбил–то на зоне, на воле, говорит, было не до этого... :), читает мне наизусть Пастернака, Мандельштама, Блока – помнит он много стихов, в т.ч. таких, которые я и не слышал!.. Я в ответ читаю ему Нестеренко, о котором не слышал, разумеется, он. Это практически единственная отдушина во всем этом здешнем быте, не считая разговоров еще с любителем моих сигарет, который с интересом слушает мои рассказы об известных террористах и их действиях – от Губкина до Ильича Рамиреса Санчеса. :)
Ну что ж, с днем рождения, зайчик мой дорогой!!!
9.7.10. 5–15
Вчера – очередной пароксизм бреда, безумия, того маразма, в котором я живу уже 3 года только в Буреполоме... Вечером “подняли” на барак еще 11, что ли, не то 14 человек – толком я так и не понял. 7 перевели с 1–го барака, это точно. И еще 7, не то сколько – с карантина, а сами они – с кем успел перекинуться словом на проверке – с “девятки”. И один из барачных “козлов” – слава богу, уже не тот, архизлобный, а другой, со 2–го барака, 23–хлетний, тщедушный, пучеглазый, светловолосый, с этакой явно угро–финской физиономией, раньше постоянно сидевший на 1–м посту – занялся их размещением...
С улицы велел принести и собрать в “фойе” 3 шконки. Стоявшую уже там шконку самых бесправных “обиженных” работяг – развернуть торцом к стене, 3 новых поставить рядом с ней. “Фойе” оказалось опять забито – сильнее, чем недавно во время ремонта в “красной” секции.
Но нет бы просто новых людей положить на новые шконки – ничего подобного! Эта пучеглазая чума стала тасовать, как карты в колоде, и тех, кто уже давно тут жил и имел свое место. Весь “32–й” переместили в “фойе” – на ту шконку, что уже там была, плюс одну из вновь принесенных. На остальные – выселили из секции самых последних, малоуважаемых, почти не считаемых тут за людей, – эпилептика, например, недавно только выписанного из больницы, или любителя моих сигарет (местная “краснота” давно его невзлюбила и всячески постоянно пытается унизить – не знаю только, за что), плюс – всех 3–х шнырей, или 2–х–то из них уж точно. В секции на освободившиеся места в углу по стене тоже стали сложно, хитромудро перекладывать–тасовать – “ночного”, который спал надо мной, и на одной с ним шконке – пацана–дневального “кечи” поселили в самый угол, а на их место надо мной – дневного дневального, привезенного с “девятки”. Шныря–контрактника, отслужившего до ареста в армии 4 года по контракту, дослужившегося до звания старшего сержанта, а здесь быстренько ставшего шнырем блатных с правом приготовления им жратвы – положили в мой проходняк (далеко не лучшее соседство), над азербайджанской обезьяной, на место другого шныря – многодетного дауна, выселенного в коридор. Саму обезьяну, увы, оставили на месте.
Когда не ждешь, тогда и случается! – пока я кипятил чайник в “фойе”, пить чай, пучеглазый “козел” вдруг докопался и до меня на тему чтобы я переехал в самый угол, на крайнюю у стены шконку. Еще не хватало! Мало того, что кучу вещей под матрасом, за шконкой, плюс тумбочку тащить, – но потом ведь все равно придется и обратно, т.к. этот угол здесь всегда был занят “петушатником”, кончится ремонт – их вернут непременно именно сюда, больше некуда, а мне придется опять выезжать со всем барахлом. Так что я отказался сразу и категорически – а “козел”, я заметил, с самого начала мне не приказывал, как другие бы на его месте, а этак – как бы спрашивал, прощупывал почву, соглашусь я или нет. Понимает, видимо, что тут хрен прикажешь, не в его силенках меня заставить что–то делать против воли. Запомнилось, как я
