указанных в “акте” трех фамилий одну я вообще не помню (совсем незнакомая), вторая – наш отрядник, который говорит, что он вообще не в курсе и самих книг не видел; а третий – наш (13 отряд) опер Демин. Тот самый, который устроил шмон в моих вещах в конце мая, когда я был на длительной свиданке. Нет ни малейшего сомнения, что и эта пакость – целиком дело его рук. Что ж, забавно. На Литвиненко их ФСБ– шный нюх сработал верно, достаточно, видимо, было его полистать. Самое, однако, смешное то, кем же это вдруг только что вышедшая книга уже “запрещена к распространению на территории Российской Федерации”. “Одного факта запретности книги мне хватило бы для решимости свергнуть строй”, – писала когда–то Лера Новодворская о своей юности, и лучше тут не скажешь. В последние годы они возродили эту советскую практику, но – формальными решениями судов. Типа, такая–то книга признается судом “экстремистской” и запрещается. (Так же и с запретом политических организаций.) Но по этой–то книге, только что вышедшей, уж точно не было никаких судебных решений. Так что, получается, к распространению на территории РФ ее запретил лично оперативник ИК–4 Демин! :)) Забавно, ей–богу. Добро бы он на территории ИК–4 ее запретил, а то – всей России сразу!.. Как, впрочем, и книгу Корчинского с которой вышло еще забавнее. Там ничего уж “такого” нет, да и было бы – вряд ли Демин успел бы ее прочесть за 1 день, притом на украинском. И уж точно по ней тоже не было никаких судебных решений о запрете. И сам Корчинский последние годы, предав свой народ и вообще все на свете, терся за дугинской спиной поблизости от Путина. Но – не помогло, и его книгу Демин все равно запретил... :))
Еще прислала Маглеванная по моей просьбе полную распечатку всех стихов Нестеренко с его сайта. И вчера вечером я уже наслаждался, упивался ими, погружаясь в эту поэзию как в океан. Не обязательно прочитывать их все, там их несколько сот – но основные, 202–03 гг. в основном, да и 90–х еще, памятные мне по воле... Нет слов, чтобы передать эту глубину, это чувство штормового ветра, чего–то неназываемого и самого главного в жизни, ее потаенной стороны, которую понимаешь из его стихов. И – примешивается к этому мучительная горечь и недоумение: зачем я–то сам пытаюсь что–то кропать, какие–то убогие строчки, и зачем вообще кто–то еще пишет по–русски стихи после Нестеренко?.. Глубже его в стихах эту жизнь, этот новый этап империи после 1991 г. не вскрыл никто. Вместо многих томов любой самой сильной публицистики про эту страну рабов – достаточно подобрать 2–3 десятка стихов Нестеренко.
И уж из второстепенных, мелких событий вчерашнего дня, – ну, опять выцыганили блатные 100 рублей при походе в ларек (точнее, еще перед тем). Якобы на ЛПУ, там сидит одно блатное существо (полнейшая нечисть), бывшее тут, на бараке (пока оно было тут), как бы самым главным, чьи распоряжения (почему–то) были обязательны для всех под страхом... уже не знаю чего, ибо существо было щуплое и росточка небольшого, я бы справился без особых проблем. Сначала хотели они 200 рублей, но я сократил эту сумму до 100. Сегодня утром, вот только недавно, передали мне от существа благодарность, которая нужна мне как...
Да еще – походы в ларек никогда не бывают вполне спокойными – сцепился я там с какой–то нечистью, которая, как вскоре выяснилось, была смотрящей за 11–м бараком. Я, как обычно, через головы толпы зэков у окошка пытался высмотреть, что там, собственно, есть, как вдруг оно повернулось и начало гавкать, что я, якобы, слишком близко к нему прижался сзади. Мерзкое 21–летнее (как потом выяснилось) чмо, ровно ничего из себя не представляющее, – и я отвечал как надо, решив не уступать и не поддаваться. Можно было еще и по морде стукнуть, – жалею, что не сделал этого. Потом были какие–то смутные разговоры, что оно вроде бы придет на наш барак со мной разбираться, – но вчера до самой ночи так и не пришло. Да мне и сразу не поверилось в это – инцидент был уж слишком ничтожен.
Настоящей пыткой зато стала жизнь в собственном проходняке...
Живущее тут долговязое чмо с рожей, как будто лимонов наелось, взяло моду целый день стоять в проходняке (узеньком настолько, что войти только боком; щель, пещера, нора, – но так живешь тут годами...), опершись на верх моей шконки и глядя, как там, надо мной, другой сосед что–то рисует или художественно подписывает открытки. Стоит и стоит часами – ни войти, ни выйти, каждый раз надо просить пропустить, как будто сам не видит, дебил! К тому же загораживает свет единственной жалкой слабенькой лапмочки, торчащей, словно в насмешку, в трехрожковой люстре, повешенной прошлой осенью (зачем?). Ни почитать вечером, ни поесть приготовить. К тому же это чмо постоянно ходит по ногам, лазя к себе в изголовье, под подушку и пр., и 20 раз в день лазит еще и в свой баул за чаем – чтобы “чифирить”, это у них тут у всех священный ритуал, с утра, после сна до проверки, после проверки и еще много–много раз в день...
Замечаний я этой нечисти не делаю, – что толку? На любые малейшие замечания реагирует оно раздраженным хамством. Мразь, быдло, нечисть, никчемная и только вредная (сидит за грабеж). Прапрадеда его, небось, помещик на конюшне порол, и правильно делал, а этих – большевики выучили, дали все права (которые им и не нужны–то вовсе, но для понту как раз годятся), – так что теперь эти правнуки крепостных почувствовали себя тут хозяевами. В точности по Нестеренко:
В нелепой этой давке,
Где разум на мели,
Помоечные шавки –
Хозяева земли.
Вот борьбе с ними и с их господством–то, значит, и посвятил я свою жизнь. Стоило отдать 5 лет на реальное знакомство и близкое наблюдение врага. Омерзительное, конечно, зрелище, тошнит сильно, – но боевой дух внушает очень сильный, ненависть и желание уничтожить эту мразь во что бы то ни стало. И лучше Нестеренко об этом никто не сказал:
Они не сдохнут сами –
Щенков легко рожать.
Последней битвы с псами
Едва ли избежать.
9–45
Пока писал и листал Нестеренко – это чмо как раз прервало меня фразой: “Дай, я сяду, перекушу!”. Животное!.. Пришлось уйти на время. Да, опыта жизни в коммуналке, как у матери и покойной бабушки, у меня нет, но ЭТОТ опыт – о, он перекрывает коммуналку с лихвой! Там хотя бы есть у тебя отдельная комната, там вся эта мразь не сидит и не жрет непосредственно на твоей постели...
А зима тем временем явственно приближается. По утрам – время зарядки, 10 минут 7–го, да и позже – на всем уже изморозь, холодно даже в мои двух “тепляках” (как тут выражаются), надетых друг на друга. Хорошо, что есть и телогрейка (даже две, но вторая – более толстая, для зимы), и теплые штаны, а то, помню, в том году по утрам в это время я уже околевал от холода в одних джинсах и спортивной курточке под робу. А вот ноги будут мерзнуть все равно – даже сейчас они мерзнут, несмотря на шерстяные носки и стельки. Казенные же ботинки сами по себе абсолютно холодные. А тут еще баня (завтра туда опять!..) с открытой настежь дверью... Короче, как и в том году на пороге зимы, первых холодов – стало вдруг казаться, что, может быть, этой зимы я и не переживу, что если не убьют уголовники, – все окажется еще проще, свое дело сделают простуда, обморожение, воспаление легких и т.д. Эта зима по всему судя, будет еще страшнее и холоднее предыдущей.
26.9.08. 8–45
Теперь все усложнилось, все изменилось к худшему, в т.ч. самые простые бытовые мелочи. Теперь надо с завтрака возвращаться не спокойно, не спеша, как обычно, – а скорей–скорей, чуть не бегом. Потому что это чмо в проходняке – оно не только шапку свою заходит вешать в проходняк, оно теперь и ботинки садится тут снимать, на мою шконку садится. Естественно, оно ходит быстрей меня и всегда обгоняет, я прихожу – оно уже тут сидит. И пока оно не переоденет обувь и не выйдет – в проходнячок–щель никак нельзя зайти, взять чайник и поставить его греться. А когда становится можно – всё, “фаза” уже вся занята, там из 6 розеток осталось 5, но из них 2 тоже испорчены так, что кипятильник в них можно включать, а чайник – нет. И приходится ждать, когда у всех этих закипят их кружки, банки и чайники, чтобы можно быть вскипятить себе чай. Вот такой здесь быт, убогий и выматывающий все нервы. А если еще и жить среди самого отпетого быдла, швали и дебилов, в самом тесном и непосредственном их окружении, – то и совсем тяжело становится. Почти уже до того уровня мерзости доходит, который был в том году в том проходняке.
