может снять его и раньше, мне так и было сказано. Таким образом, то, что Милютин (начальник зоны) на тот же вопрос матери ответил, что через 3 месяца, может означать 2 вещи. 1–я, безусловная, – что, видимо, снять досрочно можно не раньше, чем через 3 месяца. 2–я, крайне сомнительная, – его собственное желание снять этот выговор через 3 месяца. Ну да и черт с ним, с выговором! Плохо только, что матери я до сих пор – ни вчера вечером, ни сейчас, утром, – так и не смог еще все это сообщить, – только успел на днях порадоваться наладившейся связи, как она опять разладилась... Не по вине техники, разумеется.
А вообще, – опять подумалось сейчас мне, – если понаблюдать, если вот так все обобщить, суммировать и сравнить, сделать выводы... В цивилизованных странах есть унитаз, он там – повсеместное, непреложное, не подвергаемое никакому сомнению достижение цивилизации. А здесь (в бараке, да и вообще у русского простонародья, там, где не грозит появление иностранцев или начальства), – здесь есть дыра в полу, в которую воду из ржавой бадьи льют “обиженные”, т.е. вполне официальные рабы, вполне официально не считаемые за людей, всеми признанные и привычные существа низшего сорта. Вот он – символ этой “новой”, “демократической” России, вот ее “план 2020” и вся прочая пропагандистская мишура. Дикость и рабство, как встарь. Русские застряли в XVI веке, когда весь мир уже давно живет в XXI–м...
Кстати, еще одна из ряда ярких иллюстраций к этому выводу. На барак откуда–то (с 9–го?) привели пару дней назад нового бедолагу, – вновь обретенного “обиженного”, потому–то и переведенного сюда. Это пожилой уже мужик с пышными усами, которого я уже видел мельком раньше. Вся его “обиженность” заключается в том, что он у какого–то другого “обиженного” (о чем он, видимо, и не знал) взял кусок хлеба и съел. От этого, по представлениям здешней нечисти и мрази, видимо, разом, в ту же секунду изменилась его сексориентация (на 5–м или 6–м десятке лет!), он вдруг потерял все человеческие права и перешел в низшую касту, в отверженные и неприкасаемые, в рабы. За один вот этот съеденный кусок хлеба!.. Эх, рассказать бы красочно и в подробностях цивилизованному миру, каким–нибудь шведам, немцам, датчанам или голландцам, что в “демократической” России нагло попираются права не только реальных сексменьшинств, но и людей, к ним никак не принадлежащих, но выдаваемых за представителей этих меньшинств, забитых, буквально не записанных, а запинанных по причинам типа вот этого съеденного куска хлеба! И ведь в последнем случае это творит уже не государство, не власть, а, так сказать, сам “народ” (сброд!). Поистине, эта страна со всей населяющей ее и управляющей ею нечистью не заслуживает ничего, кроме проклятия!..
10.10.08. 6–38
Все веселее и веселее становится здесь жить, среди всей этой мрази... Проснулся сегодня ночью, без четверти три, и вдруг заметил, что нет пакета с хлебом, висевшего у меня над изголовьем, на раме шконки. Сперва подумал, что оборвались ручки и он упал, – нет! Нигде нету. Сперли за те неполных 4 часа, что я спал. Прямо нагло зашли в проходняк, сняли с крючка и унесли. Вот так вот... Там были остатки хлеба ларьковского и вольного (того, что привозит мать), начатая пачка масла из ларька и довольно приличный, по–моему, кусок колбасы. Колбаса–то есть еще, без масла можно и обойтись, а вот хлеба у меня больше нет, так что сегодня я, таким образом, остался без завтрака и вместо того, чтобы делать, как обычно в это время, бутерброды, пишу эти строки.
Нечисть, быдло, выродки, твари, подонки, мразь!!! Bastards!!! Ублюдки!!! С каким наслаждением, ей– богу, я бы всех, всех их лично уничтожил, перестрелял, сжег в печах, смолол живьем в какой–нибудь гигантской мясорубке!.. И за этот украденный пакет, и за недавний пакет с сигаретами, и за летний грабеж обоих баулов...Привыкли, выродки, на воле жить за чужой счет, воровством да грабежом, и здесь норовят так же. Суки! “Чтоб вы все передохли, твари!”
Ушло вот только что, освободилось наконец–то это тупое жирное чмо, с которым в 2007 я 4 месяца жил в одном проходняке. К сожалению, приходится констатировать, что чмо это было грузинское, – жаль, что в такой острый момент, когда Грузия подверглась кровавой русской агрессии, тут из грузин присутствовала только такая мразь. Тупое, жирное, абсолютно безмозглое старое чмо (впрочем, грузинское лишь наполовину: мать – осетинка, как оно само однажды призналось), покрывшее себя за этот (2008) год дебильными татуировками с головы до ног, с хамским, идиотским юмором (очень смешно – сказать, что в ларьке никого нет, когда в нем огромная толпа народу...). Очевидцы говорят, что всю ночь оно ходило пьяное (и харя сейчас, в момент прощания, действительно красная), и другие чмошники по такому случаю тоже, и мне почему–то стало казаться, что кража у меня пакета со жратвой как–то связана с проводами этой мрази. Наверное, проголодались ночью, решили подзакусить... Будьте вы все прокляты, твари!!!
17–38
И опять была баня, и опять был ларек, – сегодня пятница. Утром, перед баней, мать спросила по телефону, так ли там до сих пор разбито окно, – видимо, перепутала с дверью, я ей на длительной свиданке говорил, что дверь там плохо закрывается. И действительно: неплотно, остается щель, и немалая, при выходе из, так сказать, помывочного зала в раздевалку сегодня было очень холодно. Но после вопроса матери я специально посмотрел и на окна. Раньше, за весь год, тем более той зимой, такого хамства все– таки не было: в самом этом зале на 2–х (!) окнах маленькая верхняя четвертушка, типа форточки, просто отсутствует! Не то что разбита или треснута, а вообще ее нет!.. Так что, боюсь, воспаления легких в эту зиму не избежать.
А в ларьке эти блатные твари взялись за меня всерьез, – ходили кругами, нудили, выпытывали, выкруживали всячески, – и все–таки им удалось содрать с меня 3 пачки чая и конфеты (шоколадные, карамели не было) на свое якобы “общее”. Причем это делалось еще и с чтением мне проповедей о важности и пользе “общего”, с упреками, что я даю, только чтобы отвязались, с объяснениями, что сидящие в ШИЗО сидят якобы за мое “положение” в лагере, за то, чтобы я мог (якобы) свободно передвигаться, чтобы меня не выгоняли на улицу, и т.д. Ей–богу, более наглую демагогию редко приходится слышать, – за идиота, что ли, или за зеленого 18–летнего юнца они меня держат? Как будто на все зарядки–проверки не выгоняют и так. Как будто у меня нет выговора именно за перемещение с одного барака на другой. Как будто сидящие в ШИЗО за отсутствие бирки или за то, что не встали по подъему, сидят там “за мое положение”, а не за свою дурость. И как будто я обязан заботиться о какой–то, собранной здесь, в зоне, швали и мрази, уголовном сброде, абсолютно мне чужом, враждебном и ненавистном, и за свой счет должен этот сброд кормить конфетами и поить чифиром, от которого у них у всех, видите ли, зависимость. Хотя по мне, пусть выкарабкиваются сами как хотят, просят себе чай у родных, друзей, солагерников и т.д., а самое бы лучшее – пусть сдохнут поскорее и освободят землю от своего гнусного присутствия, освободят жизненное пространство для приличных людей!..
А утром сегодня был уже первый снежок, – когда вышли на завтрак, он еще лежал на досках мостика через арык перед калиткой и еще на каких–то досках во дворе, на земле уже стаял. Очень холодно, – в Нижнем, передавали утром в новостях, +4...+6, а здесь еще меньше, градуса 2–3 всего, здесь явно севернее, чем в Москве, и светает раньше (заметила мать на свиданке), и холодает тоже раньше. В ноябре будет уже настоящая лютая зима.
11.10.08. 9–27
Осень. Холодно. Тоскливо. Опять пришло время шнуровать ботинки 5 раз в день. На завтрак, обед, ужин, утреннюю и вечернюю проверки. Дома меня тоже раздражало зимой шнуровать обувь, но там это было максимум 2 раза в день, а не 5.
А какую музыку я здесь слушаю? Потом буду, м.б., вспоминать эти слышанные здесь песни (услышу ли их еще на воле? И будет ли воля?..).
Майка в полосочку, в клеточку штаны,
До утра по улицам гуляют пацаны.
Осталось еще 890 дней. Вроде уже не так много, но... 127 недель и 1 день. Даже в Новый год еще останется целых 116 недель...
12.10.08. 10–57
Воскресенье. Утро. На улице – дождь, холод, промозглая осенняя сырость, лужи и ветер. После завтрака теперь не погуляешь, как я привык летом, Что делать? Лечь спать? Перед каждым подъемом я мечтаю об этом, – что вот после завтрака сегодня лягу, согреюсь и засну... Но обычно это не получается. Сегодня вот лег, потому что делать было нечего совсем, ни читать, ни писать не хотелось, а мать
