что он уже пережил. Он очень старый».
«Он всегда был ресторатором?» — спросил я, думая найти менее печальную тему.
«О, нет», — сказала она и захихикала, словно это была совершенно нелепая идея. «Он был важным магнатом на Файрензе, прежде, чем переехал сюда. Он всё ещё безумно богат; он может купить всю эту планету по капризу».
Файренза? Странная мысль пришла мне в голову. Мой новый издатель основан на Файрензе. Была здесь связь?
Она продолжала; очевидно, она не заметила скрип шестерёнок, трущихся в моей голове. «К его чести, в самом деле, что он не взял и не привёл меня к ближайшей прачечной душ за новой личностью».
«Да, должно быть…» — пробормотал я всё ещё потрясённый.
«Он сентиментальный», — сказала она. «И не привязан к физическим объектам; с новой личностью старая Мирелла была бы для него такой же мёртвой, как если бы потрошитель порезал её на рыбную приманку. Даже, если бы она выглядела такой же».
«О», — сказал я. Я постарался не замечать свои подозрения. Знала ли что-нибудь Мирелла о планах своего отца? Если знала, то сказала бы мне об этом? Нет смысла об этом думать. «Ну, тогда, расскажи мне о наркотике».
«Что рассказывать? Они делают его из рыб и продают его за достаточные деньги, чтобы сделать жизнь лёгкой». У неё было выражение тихого отвращения.
«Ты используешь наркотик, когда ныряешь?»
Она вскочила, её отвращение вспыхнуло в гнёв. «Что за отвратительная идея», — сказала она, ходя взад и вперёд и выглядя так, словно может вылететь в дверь в любой момент.
«Прости», — сказал я. «Может быть, меня неправильно информировали. Я думал, что многие из ныряльщиков используют наркотик».
Её глаза вспыхнули, ноздри раздулись, а губы растянулись, показав сильные белые зубы. «Ты видел коллекцию пожилых ныряльщиков Лумпа? Вот они использовали. Однажды им стало слишком страшно плыть в прилив и они приняли наркотик. Они снова ни разу не убили. Они снова ни разу не почувствовали славы, только стыд. Но, так как, они не боялись стыда, они продолжали нырять и не убивать пока, наконец, приливной чародей не лишил их права нырять. После этого они улетают с планеты или становятся наёмниками или тур-гидами. В конце концов, они без страха присаживаются на крыльцо Лумпа».
«Я в самом деле не понимаю…», — сказал я.
«Всё ж ясно!» Однако, она немного успокоилась; моё недоумение, должно быть, выглядело подлинным. «Страх — необходим; он гонит разумные мысли; без этого высвобождающего страха, кто бы попытался убить потрошителя? Только сумасшедший… а сумасшедшие ныряльщики редко живут достаточно долго, чтобы овладеть умением».
«Думаю, что я немного понимаю, что ты имеешь в виду», — сказал я.
Она посмотрела на меня; её глаза были всё ещё свирепы. «Мой отец был прав; ты — невинный. Я знаю — ты боишься. Скажи мне: ты когда когда-нибудь принимал этот наркотик?»
«Нет».
Она улыбнулась и отбросила свою набедренную повязку. Она оседлала меня, прекрасная и голая, пугающая и удивительная. «Тогда я дам тебе, что могу, если ты ещё хочешь этого».
В последующие часы я чётко осознавал, что записыватели работают, моё жадное удовольствие как-то усилилось от мысли, что я никогда не забуду чувства этой ночи — что у меня всегда будет возможность вспомнить её со всей той интенсивностью, которую заслуживает это воспоминание. Когда, наконец, страстное опустошение сошло на меня, я беззаботно заснул, прижавшись к ней.
Я проснулся на рассвете, потянулся к ней и обнаружил, что она ушла. Тревога пронзила меня. Я не снял с Миреллы записыватель. Мой желудок сжался, а тело стало скользким от пота, даже в прохладе раннего утра. Но моё близкое к панике состояние быстро прошло; я сказал себе, что я скоро найду её и всё исправлю.
Некоторое время я лежал в кровати, думая о прошедшей ночи, и у меня возник порыв перезапустить дорожку Миреллы, чтобы посмотреть, была ли её страсть такой же искренней, как казалась. Нет, не будь идиотом, подумал я. По крайней мере, пока не будь.
Я позавтракал в кафе неподалёку с тем, чтобы избежать Потрошительной Комнаты и возможной встречи с Одорини. Всё указывало на то, что он был чуждый условностям родитель, который мог терпимо отнестись к ночным событиям или даже порадоваться им… но зачем рисковать возможным недоразумением?
Когда я вернулся в дом, Тсалдо Лумп подметал террасу, и я с пылкостью поднялся к нему. «Привет», — сказал я.
«Привет, Гражданин Мэстин», — осторожно ответил он.
«Вы можете мне сказать, Гражданин Лумп… какая комната Миреллы? Ныряльщицы?»
Его лицо приняло непроницаемое свойство. «Мирелла? Что заставило вас думать, что она живёт здесь?»
Я начал немного паниковать. «Я видел её в коридоре, в день, когда я приехал. Я предположил…»
Он покачал головой. «Простите. Возможно она навещала кого-то из старых ныряльщиков. Она живет внизу, в пещерах, как большинство её вида».
Я развернулся и почти бегом отправился в Потрошительную Комнату. Одорини отсутствовал, а персонал не желал или был не в состоянии с ним связаться, не смотря на все мои мольбы. Я пошёл в Туристическое Бюро, поискать другого гида в пещеры. Женщина за стойкой спросила, что я собираюсь увидеть в пещерах в дневное время.
«Ныряльщиков. Или, скорее, одну конкретную ныряльщицу».
Она терпеливо покачала головой. «Невозможно, сэр. Сейчас они отдыхают ради ночи, и нам не позволено беспокоить их ни по какой причине. Сегодня ночью — Охотничий Прилив, вы не знали?»
«Что… что если это крайняя необходимость?»
Ей стало неловко. «Я полагаю, вы можете поговорить с Приливным Чародеем Дэнолтом, если это действительно так безотлагательно. Однако, предупреждаю вас, что он — жёсткий человек».
Я вернулся в свою комнату и попытался вернуть себе немного спокойствия. Передатчик был сложным устройством. По всей вероятности, у варваров в пещерах отсутствует техника, способная обнаружить его частоты и, конечно же, фактически никто не сможет его увидеть. Всё, что я знал, это то, что я уже совершил преступление, караемое смертной казнью, позволив Мирелле взять передатчик вниз. Возможно, самым безопасным будет подождать.
Ночь пришла на Хребет. Я смотрел, как она сделала посёлок тёмным, сидя на балконе с тёплым кувшином вина и головой, полной холодных предчувствий. Я никогда, на самом деле, не собирался смотреть на ныряние Миреллы — хотя, конечно, мои записыватели ловили её сигнал. Но, в конце концов, я зашёл в комнату, сел перед большим монитором, нацепил устройство воспроизведения, думая: почему нет?
Она стояла на лицевой стороне утёса, смотря вниз на волны, разбивающиеся о камень. В одной руке она держала гирлянду фонарей, серебристых шаров, висящих на шнурах. В другой руке она держал гарпуномёт. Штормоприносящее Море колыхалось массивными, громадными, обрушивающимися горами чёрной воды. Волны ни разу не разбились в буруны; утёс был слишком вертикальный, чтобы опрокинуть их. Волны были молотами в руках богов, и утёс сотрясался под их ударами.
Она быстро посмотрела в обе стороны. Дюжины других ныряльщиков, едва видимых в безлунной ночи, ожидали на утёсе.
Я смог почувствовать её страх; он заставил её дрожать и наполнил её конечности слабостью. Однако преодоление этого страха было ликованием, которое делало её невесомой. Она почти поверила, что сможет оторваться от утёса и полететь, устремляясь вниз, в океан, поверил и я.
Она включила свой респиратор и прикусила мундштук. Она натянула маску, закрыла глаза и взмахнула руками по широкой дуге, отпуская фонари. Она посмотрела вниз, выбирая момент, и выпрыгнула в пространство.
Пока она падала, она думала: так много света наполнило ночь, здесь, над водой. Потом удар, секунда
