— Вот как?
— Да. Я решил, что ты меня презираешь.
— Я тобой восхищаюсь! — с искренним чувством воскликнул Массимо. — Ты удивительное создание!
Лелло покраснел. Он был безмерно счастлив.
— Значит, ты не считаешь меня кретином?
— Я считаю тебя верхом совершенства! — торжественно объявил Массимо.
— Ты такой хороший, добрый, — сказал Лелло. — Не знаю, как бы я жил без тебя. — Он вздохнул. — Мой главный недостаток в том, что у меня нет уверенности в себе. Достаточно какого-нибудь замечания Ботты, и я уже падаю духом.
— Чем они тебя обидели, эти людишки? — гневно сверкая глазами, спросил Массимо.
При мысли о том, каким унижениям ежедневно подвергается его благородный друг, у Массимо больно сжалось сердце.
— О, ничего особенного, — сказал Лелло, пройдя чуть вперед и вставляя ключ в противоугонное устройство, соединенное с клаксоном. — Просто у них возмутительные манеры. Сегодня мы едва не подрались с Боттой.
— Да что ты!
Другим ключом Лелло отпер замок, влез в кабину, открыл дверцу для Массимо.
— Впрочем, их особенно и винить нельзя, — добавил Лелло. — Это все ничтожные людишки, бескрылые, недалекие.
— Вы говорили… о нас?
— С чего вдруг? — удивился Лелло. Потом понял, наклонился и нежно поцеловал мизинец левой руки Массимо. — Нет, в этом отношении они, надо признать, люди без малейших предрассудков. Мы говорили об убийстве Гарроне… Кстати, ты больше не видел своего полицейского комиссара? Они никого не нашли?
— Нет. И до сих пор даже не знают, кого и где искать!
— Вот видишь. — Загадочно улыбаясь, Лелло включил зажигание. — А у меня возникла на этот счет одна идея. И поскольку она совсем не беспочвенна, мои завистливые сослуживцы сразу обвинили меня в тупости. Признаться, сегодня, когда я проводил свое скромное расследование, я в какой-то момент был близок к отчаянию.
— Уж не впутался ли ты в скверную историю?
— Нет, что ты! — засмеялся Лелло. — Просто я испугался, что потеряю лицо. Знаю, что это глупо, но в нашем кругу главное — не потерять лицо. Но потом, к счастью…
Машина несколько раз отчаянно дернулась и помчалась по дороге. Массимо чуть не врезался в смотровое стекло.
— Что за расследование ты ведешь? Ты напал на след? Если хочешь, я могу поговорить с моим комиссаром.
— Нет, это было бы преждевременно. Я тебе уже говорил, что Ботта знал убитого. Так вот, я предположил… Но не исключено, что в итоге я останусь ни с чем. Завтра мне надо… — Он резко затормозил. — Ой, посмотри!
— Что случилось?
— Вон… Тот самый старик!
Массимо взглянул на толпу людей у витрин на виа Гарибальди.
— Какой старик?
— Нет, мне показалось… Может, это и не он. Того старика я встретил сегодня, когда шел к Триберти, чтобы проверить свои подозрения. Он ел мятные конфеты.
— Он что, тоже вызвал у тебя подозрения?
— Не смейся надо мной, Массимо, прошу тебя, — обиженно сказал Лелло. — Неужели ты не понимаешь, что делаешь мне больно?
— Что я такого сказал?
— Ничего. Ты никогда не говоришь ничего такого, к чему можно было бы придраться. Ты умный, не то что Ботта.
У Лелло явно испортилось настроение.
— Прости, — сказал Массимо. — Но я, честное слово, не хотел…
— Согласен, согласен, я слишком чувствителен к оттенкам и закомплексован. Не так ли? Весьма сожалею, но придется тебе принимать меня таким, какой я есть.
Он внезапно переключил скорость — вторую на третью. Мотор отчаянно взревел. И тут Массимо допустил роковую ошибку — инстинктивно зажмурился.
— Ну что же ты молчишь? — вскипел Лелло. — Наберись хотя бы мужества сказать мне прямо в лицо, что я не умею водить машину.
— Но я…
«Фиат-500» ворвался на пьяцца Статуто, словно гоночная машина на автодроме Индианаполиса. Шесть машин и трамвай чудом избежали с ним столкновения, прежде чем он затормозил на полной скорости у самого тротуара, жалобно скрипнув новыми шинами.
— Что ты делаешь, Лелло?
— Веди машину сам, раз ты такой умный. — И он вылез из «фиата», хлопнув дверью.
Идиллия кончилась. Массимо неподвижно сидел в машине, подыскивая всевозможные оправдания горячности Лелло: он молод, недавно купил свой «фиат», из-за тяжелой работы в муниципалитете и одуряющей жары разнервничался… Все это так, но трогательное ощущение, что перед тобой униженный Монсу Траве, исчезло. Сам виноват, зачем я посмотрел на него с откровенным вожделением, упрекнул себя Массимо. К тому же, чтобы окончательно не погубить вечер, ему придется успокаивать этого маленького наглого невежду. Он тоже вылез из машины.
— Зачем ты мне звонил, если я тебя раздражаю? — накинулся на него Лелло, который явно искал ссоры. — Не лучше ли нам вообще расстаться?
При этих ссорах больше всего каждого из них бесило молчание другого или, что еще хуже, дружеская попытка изменить тему разговора.
В таких случаях лучшей защитой было нападение.
— Я искал тебя, потому что собираюсь завтра съездить в Монферрато насчет дома, и хотел с тобой посоветоваться. Не знаю, понравится ли тебе твоя комната, — грустно сказал Массимо.
— Моя комната?…
Массимо готов был проглотить язык. Как же он не понял, что в подобной ситуации любое слово — ошибка! Но было уже поздно. Теперь надо продолжать игру.
— Ее окна выходят на долину. И неподалеку растет ливанский кедр… Кровать с балдахином…
— Конечно, односпальная, — прошипел Лелло.
— Кажется, да, хотя точно не помню.
— Еще бы, о настоящей, супружеской постели мне и мечтать не приходится. У каждого своя комната, не так ли, да еще на разных этажах.
— Моя в том же коридоре, напротив, — робко возразил Массимо.
Лелло склонился в низком поклоне.
— Благодарю вас, мой господин! Но я предпочел бы спать на чердаке. А еще лучше — в подвале, как и подобает служащему моего ранга.
— Перестань, Лелло…
— Конечно! Личная свобода прежде всего. Смею ли я вторгаться в личную жизнь синьора Массимо. Ну хорошо, я пущу тебя в замок, Золушка, но запомни — едва наступит полночь, ты снова превратишься в жалкого сына служанки! Так вот, дорогой мой Массимо, сын служанки хотел бы тебе сообщить…
А что, собственно, мешает мне спокойно, с хладнокровием генерала Клаузевица послать его к чертовой матери? Ответ прост — страх перед последующей, еще более постыдной сценой примирения.
И все-таки Массимо не выдержал. Махнул рукой и мрачно сказал:
— Ладно, с меня хватит! — И широким шагом пошел прочь через площадь.
Он дорого заплатил за отсутствие выдержки.
