— Быть может, из-за того, что кабина по форме похожа на исповедальню.
— Нет, я серьезно! Почему, как вы думаете?
— Ну, я тоже не знаю. Мне не кажется, что у меня, если так можно выразиться, повадки священника.
— Нет, это не связано с вашим видом. Просто вы были и рядом, и в то же время витали где-то в облаках. В точности как священники.
— Вы верующая?
— Нет, но хожу к мессе, чтобы доставить удовольствие мужу и Массимо.
— Они, значит, верующие?
— Ничуть не бывало. Но ходят в церковь, потому что оба убежденные конформисты. А вы?
— У меня не остается времени далее подумать обо всем этом.
— Выходит, вы священник-труженик?
— Если вы хотели сказать, что работа полиции — священная миссия, то предупреждаю, нам об этом уже много лет подряд твердит министр внутренних дел.
— Я поняла: вы, как и священники, постоянно встречаетесь с добром и злом!
— Нам лично кажется, что мы встречаемся только со злом.
— Разве вам не попадаются порой люди ни в чем не повинные?
— Ими мы не занимаемся. Нам платят, чтобы мы занимались преступниками.
— И вы от этого стали циником? Думаете, что кругом сплошная мерзость?
— Если у человека к этому склонность, он может стать циником, даже будучи колбасником или электриком. Нет, я по натуре оптимист, во всем нахожу что-то хорошее.
— Что я вам говорила?! В точности как священник!
Он ничего не ответил, видно, обиделся.
— Вы обиделись?
— Нет, просто ищу кафе с садиком.
Наверняка обиделся. Они уже проехали мимо двадцати кафе с садиками. Наконец Сантамария затормозил у тротуара, вышел из машины и открыл ей дверцу. Она положила ему руку на плечо.
— А во мне вы находите хоть что-то хорошее?
Он взглянул на нее растерянно.
— Мне куда сложнее найти в вас хоть что-нибудь плохое.
Опять меня постигла неудача. Видно, такая моя судьба, подумал Лелло, никак не решаясь покинуть Отдел вывесок и витрин, где снова безуспешно пытался отыскать следы подозрительной связи между Гарроне и Баукьеро. Но чем больше эта логическая связь от него ускользала, тем сильнее он чувствовал, что она существует.
Он посмотрел на фасад собора, на группу туристов, которые его фотографировали, и подумал о своих коллегах. Партеноне и Ботта, наверно, еще сидят за своими черными столами, а секретарши уже закрыли машинки, заперли ящики столов и собрались уходить на обед.
Коллеги из Отдела вывесок и витрин встретили его любезно. Рассказали все, что знали, иными словами, почти ничего. Баукьеро они никогда не видели, Гарроне заходил в отдел два или три раза, но им не запомнился.
Лелло вздохнул. Ничего не поделаешь, придется покориться судьбе. Туристы на площади с шумом и гамом садились в ярко-красный автобус. Лелло тоже направился к выходу, но ступал медленно, низко опустив голову, не в силах окончательно примириться с очевидным поражением. Он уже подошел к двери, когда кто-то мягко, робко дотронулся рукой до его плеча.
Откуда на него ни гляди, проспект Бельджо — один из самых мрачных проспектов Турина. Пожалуй, самый мрачный, подумал полицейский комиссар Сантамария. А сегодня свинцовое небо придавало этому месту особенно унылый вид. Но и под солнцем Капри проспект Бельджо останется европейским и даже мировым образцом архитектурного убожества. Угораздило же его выбрать именно это место для получасового отдыха в обществе Анны Карлы!
— О чем вы думаете? Все еще о тех двоих?
Ей к тому же приходится по его вине первой нарушать неловкое молчание. Хорош — ничего не скажешь, просто образец вежливости!
— Нет. Я подумал о проспекте Бельджо.
— Правда, почему он такой унылый?
Оба посмотрели на рахитичные деревья, на низенькие домишки и высокие новые здания.
— Как вам живется в Турине?
— В общем, хорошо.
— А почему?
Он должен был бы ответить «здесь столько красивых женщин» или что-нибудь такое же галантно- банальное. А сказал правду:
— Сам не знаю.
Ей невозможно солгать, она вытягивает из тебя истину не хуже, чем Де Пальма. А истина заключалась в том, что, сидя на неудобных стульях в этом чертовом кафе, они в первые минуты их первой встречи наедине испытывали гнетущую неловкость.
— Вы не женаты? — спросила она.
— Нет.
— Намеренно не женитесь или так вышло?
— Так вышло.
— И вы не жалеете?
— Я об этом даже не думаю. Привык, как многие старые девы.
Она сказала что-то, но слова заглушил здоровенный двухъярусный грузовик, который выехал из заводских ворот, доверху груженный новенькими «фиатами». В этом грохоте вообще приходилось чуть ли не кричать.
Конечно, можно побороть смущение и сделать вид, будто ничего не произошло. Симпатичная синьора согласилась выпить кофе с неутомимым полицейским комиссаром. Можно непринужденно побеседовать минут десять, затем встать и распрощаться. Каждый пойдет к себе: она — домой к мужу и дочке, он — в остерию возле префектуры.
— У вас такой грустный, усталый вид. Вам пришлось изрядно потрудиться из-за этого преступления?
— Собственно, следствие ведет мой коллега, я лишь помогаю ему, — ответил Сантамария.
— Вас, верно, часто вызывают и ночью?
— Случается. Вот вчера ночью нам пришлось устроить облаву на проституток.
— Какие они, эти проститутки?
— Как и все преступники — скучные.
— Их поступки всегда можно предугадать заранее, да?
— Нет, наоборот, невозможно предугадать. У них беспрестанно меняется настроение. Они, как говорят психологи, слишком эмоциональны.
— В конечном счете это равнозначно однообразию.
— Вот именно.
Она помолчала, дожидаясь, пока проедет вереница машин, которые обгоняли друг друга, пронзительно сигналя передним.
— Значит, вы предпочитаете женщин, поступки которых нетрудно предугадать?
Если бы я пригласил ее пообедать со мной, как бы она на это отреагировала? — подумал
