вещь одиночество, — бормотал он себе под нос, спускаясь по лестнице. — Иногда готов привязаться даже к шлюхе». Внизу его проводила экономка; он распрощался с ней, проявив свою обычную ни к чему необязывающую галантность и вложив в ее ладонь щедрые чаевые. В киоске на площади Звезды, от которого веяло густым запахом типографской краски, он купил сразу несколько утренних выпусков газет. Поджидая такси у края тротуара, он развернул сложенную вдвое пачку листов и сразу понял, что предчувствие его не обмануло. В глазах ему бросились набранные аршинными буквами заголовки: «Президент-палач», «Кровавые забавы диктатора», «Доколе в борьбе с коммунизмом Запад будет опираться на бандитов и убийц?». Во всех газетах красовалась цветная фотография Видалеса, точнее, тот кадр из видеозаписи, на котором генерал повернулся лицом к камере перед тем, как пристрелить свою жертву — ее изуродованное тело отчетливо просматривалось на заднем плане. «Эту видеопленку вряд ли полностью проирутят по телевидению, настолько страшные сцены запечатлены на ней. Однако копии, направленные .в Министерство иностранных дел и в другие инстанции, полномочные принимать решения по вопросам внешней политики, безусловно, заставят власть имущих задуматься над тем, совместимо ли с честью Франции сохранение прежних отношений как с режимом Видалеса, так и с теми, кто его поддерживает», — говорилось в одной из редакционных статей. Далее в статье излагались в систематизированном виде те события, которые были частично засняты на видеопленке: неожиданное похищение нескольких видных деятелей повстанческого движения в Республике Тукуман, происшедшее в зоне, контролируемой повстанцами, как раз накануне начала переговоров между правительством и вооруженной оппозицией; заявление военных о том, что никаких экспедиций в партизанскую зону ими не предпринималось; страшная находка какого-то крестьянина в лесу близ столицы — четыре изуродованных трупа партизанских командиров; быстрое опознание жертв — по недосмотру убийц на их телах сохранились особые татуировки; распространение в мировой печати правительственной версии случившегося, согласно которой убийство объявлялось результатом застарелой вражды соперничающих повстанческих группировок. Эту версию поспешило принять на веру большинство западных газет и телекомпаний, так как слишком многим было невыгодно ее оспаривать. Вскоре историю с похищением заслонил очередной военный переворот в Тукумане: власть окончательно перешла к праворадикальному крылу вооруженных сил во главе с генералом Видалесом. Однако теперь, после публикации видеозаписи, Коршакевич был уверен в том, что генерал не усидит в кресле президента. Сотрудничество с ним становилось невозможным, и потому сохранение позиций Запада в регионе предполагало устранение Видалеса и замену его менее одиозной фигурой. Коршакевич не исключал того, что Видалес сумеет правильно оценить свое положение и добровольно согласится уйти в отставку в обмен на сохранение своей собственности и гарантии личной безопасности. Впрочем, за время работы в Тукумане Коршакевич успел хорошо изучить характер генерала: непомерное самомнение Видалеса делало маловероятным его добровольный уход, а его патологическая мстительность заставляла опасаться за жизнь Тавернье. Опасность эта была не за горами: когда генерал намечал себе очередную жертву, он становился до крайности нетерпелив.
Коршакевич полагал, что у него в запасе есть минимум пара дней: людям Видалеса понадобится время, чтобы добраться до Парижа и найти Тавернье. Газеты, разумеется, не преминули раззвонить о том, кто был автором сенсационного материала, и вычислить Тавернье на основе попавшей в печать информации для профессионалов не составляло никакого труда. Те, кто на самом деле изготовил материал, остались в Тукумане (подумав о них, Коршакевич вздохнул), однако дела это не меняло — главным инициатором скандала оставался, безусловно, храбрый француз. Внезапно Коршакевич подумал о том, что если у Видалеса уже есть в Париже подходящая команда, то события теоретически могут разыграться даже сегодня вечером. Значит, к вечеру следовало быть наготове. Никогда нельзя рассчитывать на глупость и медлительность противника, если хочешь победить, — эту банальную истину Коршакевич по-настоящему усвоил только на войне.
Он остановил такси, заехал в «Серебряный лев», забрал из номера сумку с самыми необходимыми вещами, положил в сумку пистолет, а пакет выбросил на улице в урну. Затем он поехал в тот район, где жил Тавернье, и там снял номер в третьеразрядном отеле, поближе к месту предполагаемых событий. Номер в «Серебряном льве» он также оставил за собой. Теперь приходилось набраться терпения. Коршакевич вспомнил свою работу в Африке, где наемники в свободное время развлекались охотой. Ему претило зазря убивать зверей, и он, располагаясь в засаде у водопоя, брал с собой лишь фотоаппарат. Он видел, как львица утоляла жажду после кровавой трапезы. Поражала ее способность часами неподвижно лежать в укрытии здесь же, у водопоя, неотрывно глядя горящими глазами на пасущихся поблизости антилоп и дожидаясь одно-го-единственного момента, когда они, направляясь к воде, подойдут на расстояние двух- трех прыжков, не оставив тем самым себе никаких шансов на спасение. Еще во Вьетнаме, в подразделении снайперов, Коршакевич понял, что на войне жизнь и победа часто прямо зависят от терпения, которое порой превышает человеческие возможности — когда после изнурительного ночного марша целый день приходится окапываться, несмотря на удушливую тропическую жару, или когда сутки за сутками приходится неподвижно лежать в засаде, до рези в глазах вглядываясь в окуляр оптического прицела.
Шагая по улице, на которой стоял дом Тавернье, и незаметно поглядывая по сторонам, Коршакевич вспоминал всех тех, кто погиб на его глазах из-за недостатка терпения. Поравнявшись с домом, где жил Тавернье, Коршакевич удовлетворенно хмыкнул: дом на противоположной стороне улицы ремонтировался и стоял в лесах, на которых в темное время заметить человека практически невозможно. Во двор ремонтируемого дома вела подворотня. Коршакевич зашел во двор и обнаружил там кучу строительного мусора, бетономешалку и рабочих-португальцев, занятых приготовлением раствора. Однако главным, что ему удалось заметить, была вторая подворотня в глубине двора, выходившая на параллельную улицу. Обе подворотни обычно, видимо, запирались, но теперь половинки решетчатых ворот сняли с петель и прислонили к стене дома во дворе, дабы сквозь подворотни могли беспрепятственно проезжать грузовики со стройматериалами. Вечером и ночью двор, несомненно, тоже оставался открытым — в сытом Париже вряд ли кто-нибудь покусится на мешок с цементом или бетономешалку, хотя в Анголе или в Тукумане и то и другое моментально украли бы. Коршакевич посмотрел на часы: до конца рабочего дня оставалось меньше двух часов. К этому времени он собирался вернуться и оборудовать себе наблюдательный пункт в ремонтируемом доме.
За два часа он обошел и осмотрел всю округу, определил места, с которых лучше всего просматривался дом Тавернье, и пути возможного отхода с поля боя. В том, что схватка произойдет, он, зная Видалеса, почти не сомневался, как не сомневался и в том, что она разыграется именно здесь. Затевать покушение в центре города, где работал Тавернье, было чистым безумием, зато тихий район, где мало полицейских и много проходных дворов, годился для расправы как нельзя лучше. Найдя задворки поглуше, Коршакевич влез по пожарной лестнице на крышу одного из домов и с нее осмотрел окрестность, выбирая взглядом точки, где мог бы расположиться снайпер. К своему облегчению, он обнаружил, что единственным подходящим местом для этого являлся все тот же ремонтируемый дом. Прочие дома по той же стороне улицы явно тщательно запирались и были снабжены домофонами, так что посторонние не могли туда проникнуть, а здания в глубине квартала были попросту недостаточно высоки, и с их крыш и чердаков дом Тавернье не просматривался.
Коршакевич увидел с крыши, что из подворотни начали выходить рабочие, уже переодевшиеся в обычную одежду. Он спустился во двор и быстрым шагом направился к своей наблюдательной позиции. Войдя во двор, он огляделся, подошел к окну на первом этаже, подпрыгнул и уцепился руками за нижний край окна. Подтянувшись, он круговым движением гимнаста, упражняющегося на коне, легко перенес свое тело в комнату. Пустота помещений многократно увеличивала громкость каждого звука — ему казалось, что хруст засохших комочков раствора под его ногами разносится по всему дому. Он сунул руку в сумку, которую прихватил с собой, из гостиницы, нащупал там «беретту» и снял ее с предохранителя. Кроме пистолета в сумке были куртка, свитер и пара плиток шоколада, позволявшего одновременно и отогнать сон, и подкрепиться. Стараясь ступать бесшумно, он медленно, комната за комнатой, обошел все этажи здания, дабы убедиться в том, что его никто не опередил, а затем по лесенке поднялся к чердачному люку. Люк оказался не заперт; на чердаке Коршакевич выбрал слуховое окно, расположенное прямо напротив входа в дом Тавернье, и стал сооружать около него нечто вроде звериной лежки из досок, листов фанеры и всякого тряпья, в изобилии разбросанного на чердаке. Закончив эту работу, он поудобнее расположился на своем не слишком привлекательном ложе и стал наблюдать. Вскоре в жемчужно-сером «Пежо» приехал с работы Тавернье; нагруженный покупками, он с трудом запер машину и скрылся в доме. После этого один за другим
