страны, потому что там, наверху, все куплено. Все без нас решено богатыми-вороватыми, и рыпаться бесполезно.
Поэтому очень большая часть нас, русских, не ходит на выборы. Гражданские чувства подавлены уверенностью в несправедливости происходящего.
При этом русские (большей частью мужчины) обожают поговорить о политике, особенно с иноплеменниками. И уж тем более с приезжими из других стран. Одна из главных тем бесед – «Как тут у нас и как там у вас». И еще: «Как нам обустроить Россию». В этих беседах множество замечательных идей высказывается с чувством горечи, что все равно этим идеям не суждено стать действительностью. Просто таков русский способ мечтать.
Каждый русский знает, что делать и кто виноват. Нет, он чаще всего понятия не имеет, что делать со своей жизнью, но зато очень хорошо представляет, чем в первую очередь должны заняться президент, премьер-министр и депутаты. У них всегда наготове программа выхода из кризиса. Но только не из своего личного кризиса, а государственного или, на худой конец, экономического.
Иностранцы изумляются, видя такую озабоченность русского человека делами государственными. Они считают, что русские впали в непростительную ошибку, имя которой – подмена своих интересов (этнических и даже личных) интересами государства. Винят советское образование, давшее людям слишком обширные отвлеченные познания.
Просто иностранцы слишком практичны. Им кажется, что слова обязательно должны иметь некое отношение к делу. А у нас в России слова существуют отдельно. Сами по себе. Для эстетического и морального удовлетворения.
Любого гражданина России судьба собственного вклада в сберегательном банке интересует куда больше, чем самые обстоятельные рассуждения специалистов о макро-и микроэкономике. Русский человек никогда не слышал от отечественных экономистов и политиков добротных рекомендаций, что сделать, чтобы сбережения не обесценились. В ответ на просьбу объяснить, как накопить, к примеру, на старость, звучат пышные разглагольствования о ВВП государства, о мировом кризисе и прочая масштабная дребедень, не имеющая к гражданину ни малейшего отношения. «Презрение к политикам безмерно», – считает финка Лаурен. И тем не менее взрослые русские мужчины обожают играть в политиков.
Беседуя со случайными попутчиками, водителями такси и прочими рядовыми гражданами России, каждый может убедиться, что русских больше всего волнуют государственные проблемы. Ораторы-любители «всякий раз обнаруживали такой уровень познаний и понимания государственных проблем, что оставалось только даваться диву: будь они министрами, дела в стране шли бы куда лучше теперешнего». Только вот беда: они не министры.
Постигая противоречивую русскую душу, всякий иноземец может с изумлением понять, что наши соотечественники испытывают своеобразное извращенное удовольствие от сознания того, что они лучше всех знают, как жить, и что все равно все будет по-прежнему.
Чтобы удовлетворить страсть русских к игре в политику и идеологию, второй канал даже провел такой конкурс: «Имя Россия». Кто является самой выдающейся личностью в русской истории? Каждый телезритель мог голосовать. Это ж приятно – выбирать между, скажем, Пушкиным и Андреем Рублевым, а не между невразумительными современными чиновниками. Приятно и ни к чему не обязывает.
Складывается впечатление, что в России всегда существовало две действительности – пропагандистская и настоящая. Одна Россия, где все хорошо, прилично и благородно – сегодня, вчера и всегда, – где власть и народ любят друг друга и всегда объединяются против всяких супостатов. И другая Россия – где мы с вами живем. Здесь политика и администрация вторгаются в повседневную жизнь, осложняют ее, а мы ругаемся потихоньку и преодолеваем проблемы своим чувством юмора или пофигизмом.
Во времена перестройки мы были восхищены открывшимися возможностями и очень хотели жить по западному образцу. Появилось много новых книжек, газет, а также возможность ездить за границу. И все же «дикий» капитализм нас разочаровал, лишив уверенности в том самом пресловутом завтрашнем дне. Так что мы вернулись к прежней традиции: сильной авторитарной власти. Многие из нас больше всего мечтают о порядке и возвращении стране доминирующей позиции в мире. Недурно бы предварительно научиться праву и свободе.
Русские не верят в демократию. Да и как верить? Мы обожглись на молоке и теперь дуем на воду. Никто не объяснит нам, что демократии у нас еще не было, мы ее просто не видели, поэтому ругать ее нет смысла. Одновременно с частым произнесением слова «демократия» в стране произошел развал, так что слово абсолютно и бесповоротно дискредитировано.
Кроме того, мы вообще не верим, что власть может по доброй воле вот так взять и дать простым людям какие бы то ни было гражданские свободы. Мы к другому привыкли, и власть не желает нас разуверять.
Верховную власть, начиная от президента и заканчивая губернатором, сегодня можно ругать сколь угодно сурово и жестко. Однако это не приводит ни к каким результатам, ибо критика глубоко безразлична носителям властных функций.
И все же... Что-то меняется. Каждый может высказаться в Интернете. Нет железного занавеса. Это два главных демократических фактора. Они гарантируют нам какой-то минимум свободы. Власть еще цепляется за великодержавную символику, пытается харизму наращивать. Однако она перестала быть сакральной, да и просто таинственной. И что бы она ни пыталась делать, по выражению Анны-Лены Лаурен, «сегодня у русского общества гораздо больше пространства, чем за всю русскую историю».
И все же... Надо радоваться тому, что есть. Книжки любые можем читать. По Интернету ходить. По миру ездить. Не так уж мало.
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
О СОЦИАЛЬНОМ ИМПЕРАТИВЕ
А сейчас необходимо подать очень печальную реплику. Подадим ее: «Очень печально».
Человек живет-живет, и постепенно им овладевает очевидная безнадежность. Где-то там над ним смеются Адамов, Ионеско или Беккет.
Почему же мы такие совсем не храбрые?! Храбрыми могут быть только те люди, у кого есть выбор. Поэтому мы такие. Подумаем про себя: «В Японии с неподходящим человеком обращаются как с торчащим гвоздем. Забивают молотком в доску. Я не позволю, чтобы со мной так поступали. Да это не со мной, а с земным притяжением, таблицей умножения. А мне, собственно, какое дело?..»
Душевная травма каждого из нас стекает с социального тела как с гуся вода. В больном мире наше стремление не видеть абсурд прямо пропорционально сваливающейся на нас трагедии.
И шествуем мы из века в век по спирали отрицательной морали, преследуемые угрызениями совести.
Мы заставляем себя отключаться, трудимся на приусадебном участке, покупаем какую-нибудь дрянь, делаемся дергаными и лабильными, как лабораторные инфузории, о чем-то мечтаем, и нам снится, что нам не больно.
Встречаясь взглядом со своим отражением, мы испытываем неловкость. Мы слишком поглощены ощущением собственной вины и собственной недостаточности, и когда мы пытаемся вести гражданский диалог, эта беседа обыкновенно вырождается в упреки, упреки – в гнев, гнев – в молчание, молчание – в разобщение.
Моральный императив – это немцы придумали, а вот социальный императив – русское изобретение. Это когда чиновник над головой и суетливый постыдный страх внутри.
Стратегическое искусство жизни в России – это понимание, что наши судьбы вершатся тайным и неправедным судом, судом феодальным. Тактика жизни – понять, кому целовать задницу и как мастерски ее целовать.
Чтобы понять власть, нужен какой-нибудь опыт, самая малость опыта, немного более чем достаточно. Дальше – все то же самое.
А народ, признаться, в России какой-то неподходящий. Все ему чего-то не хватает, все чего-то надо. Ни здравься тебе, ни благодарствуйте, барыня власть.
Власть очень сентиментальна, достаточно народу чуток возроптать, к примеру поинтересоваться «а как жить дальше?», власть заламывает холеные руки и театрально произносит: «Ох уж этот народ, такой душка непутевый. Вот и заботься о нем... неблагодарный. Делаешь ему добро, а он тебе все равно хочет глаз
