персонифицированное зло и гордыня, чуть ли не сам Люцифер собственной персоной. Святой Иоанн Кронштадский в своих обличительных проповедях уподобляет Толстого Сатане, называет его «львом рыкающим», Антихристом. В общем, одни пририсовывали к портрету Толстого нимб, другие – рога и хвост.
После смерти Толстого в печати стали появляться многочисленные рассказы о чудесных снах и видениях, подтверждающие вечную гибель души Толстого и его место в сатанинском мире. Было опубликовано сообщение о змее на могиле писателя, укусившей сына толстовца Бирюкова. Мол, как хотите, так и понимайте: на могиле нечестивца свила гнездо гадюка...
Знакомая Сергея Нилуса, Елена Андреевна Воронова, останавливается в том самом гостиничном номере в Оптиной пустыни, где при жизни бывал Лев Толстой. Ей конечно же являются бесы... Как могли проникнуть они в православную обитель?
Становится широко известен рассказ Толстого о своих мучениях сестре Марии Николаевне, монахине Шамординской обители. «Последнее время, – рассказывает граф, – мне не дают покоя ни днем, ни ночью какие-то страшные чудовища, которых я вижу, а другие не видят. Эти чудовища угрожают мне, и вид их приводит меня в ужас и трепет». Публикуется также видение старца Валаамского монастыря: однажды, когда он стоял на скалистом острове около храма, на озере поднялась страшная буря, и он увидел несущуюся по воздуху массу бесов, впереди которой несся Лев Толстой и стремился к церкви, бесы старались преградить ему путь к церкви и наконец окружили его и увлекли с собою в пучину у самого обрыва скалы, на которой стоял храм. Исследователь отмечает, что «образ летящего графа на фоне валаамского пейзажа» настолько живописен, что даже православному читателю от юмора удержаться непросто.
Мнимую мощь Толстого его недруги противопоставляют «жалкости» его исканий и посмертной судьбы. А для революционеров он так и остался богатырем и «матерым человечищем». Думается, сам граф, услышав все эти определения, только плечами пожал бы.
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
В ОБНИМКУ С ВЫЧУРНЫМИ ИСТИНАМИ
Отношения русского человека с религией и верой непростые. Если их выразить реферативно, обобщив опыт всех героев классической литературы, то выйдет примерно такой сюжет-исповедь: «Прошло уже много лет с тех пор, как я разговаривал со священником. Он отпустил мне все грехи. Душа моя просияла. Я вышел просветленный и опять поджег церковь».
Не хватает русскому человеку легкости общения с Богом. Вот у наших братьев по судьбе – русских евреев – это как-то получается. Взять хотя бы еврейские анекдоты, в которых Бог всегда приходит на помощь, только иронично так замечает: «Парень, а ты что сделал для того, чтобы хоть что-нибудь получить в этой жизни? Хоть билетик лотерейный купи». Вот только не надо про «христопродавцев». Надоело!
У нас, у русских, все тяжеловесное, серьезное, и не потому, что отъявленные философы – куда там! – а потому, что в отношениях с Богом у нас все тяжеловесное, серьезное. Так у нас принято.
Русский человек любит цитировать, к примеру, слова поэта: сожги то, чему поклонялся, поклоняйся тому, что сжег. О, это мы с радостью. Сжигаем все, что под руку попадается, потому что все это напоминает про грехи наши.
Грешники мы. Грешники. Что там говорить про первородный грех. Было, да сплыло. Мы в него не верим. Что касается самих себя, тут проблемка намечается. Каждый из нас как-нибудь в сердцах возьмет и признается: грешен. Но это не искреннее признание, а так – для ритуала. Сказать кому, что не грешник – засмеют. У нас принято быть грешником, это правило общежития и хорошего тона.
А вот грешниками мы становимся наедине с собою. И грехи у нас самой худшей разновидности – жгучие, гаденькие, постыдные, обыденные. Начинаешь вспоминать какой-нибудь грешок, и кажется, с трудом отыщешь, найдешь что-нибудь гаденькое, потом еще что-нибудь мерзенькое, потом... Самый большой наш страх в попытке выловить из прошлого действительно неприглядный эпизод заключается в том, что таких эпизодов слишком много, и ты понимаешь, что лучше их просто стереть, вытеснить куда-нибудь в беспамятство, а если читал Фрейда, – то в подсознание.
Господи, пра-сти, Господи, пра-сти... мы ноем так, как умели ныть в детском саду.
Русский человек привык чувствовать себя виноватым. Вроде живет честно, а как придет в церковь, виноватиться начинает, понимает, что живет неправильно, ощущает себя здоровенным куском экскрементов.
Лучше всего, конечно, ходить только в церковь, никуда больше, никому не отдавать предпочтение, быть верным своему выбору – не выбирать, сидеть дома, скромно и благопристойно; не высовывать носа на улицу, потому что пороки, словно мухи, поджидают нас за дверями.
Батюшка увещевает, грозит, советует. Чего-то мы не очень ему верим, потому что батюшка нам учительницу напоминает. Мы в церковь, можно сказать, с чистой душой пришли: наставьте нас, образумьте, вектор задайте, а нас, как в школе, про выученные уроки спрашивают и дают задание на дом: не кради, гадостей не говори и т. д. Больно все это тяжеловато для человечка. Кругом воруют. Как! Кругом! Воруют! А для себя, значит, нужно сделать исключение. Не ворует только тот, кому нечего воровать. Ну как, к примеру, своруешь, если ты учительствуешь. Скрепки, что ли, с педагогического производства переть?! А как гадостей не говорить? Тогда, собственно, всю жизнь в молчанку играть. Смотришь телевизор, ходишь на работу, ездишь в метро – ну как тут смолчать?
Грешники мы, ой грешники.
Как нам нужна вера!
Как.
Нам.
Нужна.
Вера.
Ахинея педагогов относительно религии, усвоенная в наших славных университетах, совершенно не может помочь понять какие-то бытийные смыслы. На лекциях слушаешь-слушаешь, вроде все понятно – пляски вокруг костра, анимизм, фетишизм, ритуалы, сакрализация.
Только нам очень не хочется, чтобы Бога не было. Тогда смыслы эти самые бытийные уходят. Тогда возникает вопрос: а неужели все это, что называется жизнью – моей, единственной, ни на чью иную непохожей, превратится в ничто? Как не хочется.
Поэтому у нас, как оглянешься вокруг, везде атеизм и литература.
Поэтому у нас, куда ни кинь – везде Бог и литература.
Наш человек боится на тему Бога иронизировать. Мало ли что! Он, конечно, не очень-то верит всяким чужим свидетельствам чудесных знамений, подозревая, что очевидцы пишут о своих встречах с чудесами из какого-нибудь тихостного монастыря или приюта для душевнобольных.
Еще и телевизор мешает все карты. Настроится наш человек на благостность, слушает внимательно пастыря душ, аж прослезится от слова правды. Умиротворится, пойдет перекусит, чего магазин эконом- класса послал, опять к телику, а там вселенский конкурс экстрасенсов, всероссийский слет экзорцистов, симпозиум сатанистов, там какой-нибудь громко помешанный что-то языческое вещает. Конечно же будет интервью с певицей – кающейся грешницей, она новый диск выпустила про всякие страсти-мордасти. Так вот, у нее поинтересуются, а какая, дескать, у вас любимая книжка. Ответ очевиден: «Библия. Я там все ответы нахожу». О, подумает наш человек, у меня тоже немало вопросов накопилось. Где, к примеру, денег взять, как кредит оформить, как работу денежную найти. Открою-ка я Библию. Откроет он. Там сказок и притч на всю историю человечества, целые моря крови, многочисленные стычки, а про деньги: отринь, откажись, празднуй бытие, а не обладание, а то ожидает тебя в конце суровая и справедливая кара за разнузданное поведение. Что-то не читается. Совсем не читается.
Есть такая западноевропейская новелла про жонглера Богоматери, которая Анатолем Франсом расписана. Жил-был жонглер, который не знал как молиться. Ремесло его сомнительно – жонглируй себе и жонглируй. Нет в этом занятии ничего божественного. Мучился он мучился, а потом снизошла на него благодать, понял он: каждый человек молится своим ремеслом, своим трудом. Встал он, просветленный, перед ликом Богоматери и принялся жонглировать, осмысленно, по-настоящему, по-людски.
В Библии не найти всех ответов. Библия только для того нам дадена, чтобы мы находили вопросы, которые не отыскиваются в «Муму».
Как нам жонглировать, жить, водить самолеты, читать лекции, продавать машины или яблоки, пахать
