соблюдения заповедей, необходимо скрупулезное исполнение обрядов, а также пост и молитва. Привычные для светского человека вещи – телевизор, компьютер, мобильник – могут таить в себе, по мнению церковного люда, духовную опасность.
Очень немногие представители «церковного люда» имеют семью. Они, как правило, считают, что уже наступили последние времена, а потому монашеская жизнь предпочтительнее. Аборт здесь считается одним из самых страшных грехов, да и контрацепция не приветствуется.
Регламентированность жизни современных верующих затрагивает все стороны их быта, от одежды и внешнего облика до поведения человека в каждый момент его жизни. При этом существует тенденция усиления регламентированности «сверху вниз», то есть она много слабее среди образованного духовенства и значительно сильнее среди простых «церковных людей».
Облик «церковных людей», особенно женщин, позволяет безошибочно отличить их со стороны от людей светских. Православная женщина, по мнению «церковного люда», должна быть одета в длинную широкую юбку и блузу (рубаху, футболку и т. д.) с закрытым воротом и рукавами, доходящими, как минимум, до локтя, и в платок. Туфли должны быть закрытыми, на низком каблуке. Среда запрещает женщинам использовать косметику, иметь длинные ногти и стричь волосы. Одежде, подчеркивающей скромность ее обладательницы, соответствует манера поведения: опущенные глаза, тихий голос. Требования к внешнему облику мужчин оставляют гораздо большую свободу: мужчина будет воспринят в любом виде, исключаются лишь шорты и майки. Однако многие православные мужчины предпочитают длинные волосы и бороды; по-видимому, лишь в прихрамовой среде остался популярным костюм со светлой рубашкой, застегнутой доверху, без галстука. Про галстук ведь мы уже объяснили.
Отличает «церковных людей» и привычка осенять себя крестным знамением как можно чаще, например выражая удивление, испуг, восхищение христианской доблестью, а также при упоминании Бога, святых, чертей и т. д. Соответствующая внешность в сочетании с манерой поведения и речью, содержащей вполне определенные клише, позволяет членам прихрамовой среды безошибочно отличить «своего». В противном же случае человек воспринимается как профан и на каждом шагу попадает под огонь замечаний и назиданий.
«Церковный человек» знает, что каждую минуту бодрствования он совершает грехи, о которых не ведает, но за которые понесет ответ на Страшном суде. Постоянно ощущая себя внутри общины, как бы растворяется в ней, и его личные стремления зачастую ограничиваются походом и прикосновением к той или иной святыне.
Прихрамовая среда хочет быть монастырем в миру. Монашество воспринимается православными верующими как идеал жизни, многие стремятся иметь духовного отца – иеромонаха, не страшась его большей, по сравнению с мирским священником, строгости. Целомудрие для них – естественная среда, нестяжание – тоже. Вообще, вся жизнь должна протекать в «отсечении своей воли». Особое значение здесь придается послушанию. Оно воспринимается как основа православной семьи (жена должна слушаться мужа, дети – родителей), духовной семьи (духовные чада во всем покорны своему духовному отцу). Вокруг многих священников образуются общины из их духовных чад. Эти общины и составляют основу прихрамовой среды. Кроме того, существуют батюшки, известные «церковному люду» всех русских городов. К этим батюшкам ездят за советом.
Особенно охотно принимаются монастырские трудовые послушания, которые, как правило, выполняют все паломники, воспринимая их как важнейшую часть «программы», которую необходимо пройти, находясь в святом месте. Многие люди, не являясь монахами, просто живут при монастыре и трудятся. Почему они не становятся монахами? Быть может, считают себя недостойными. Быть может, жалеют родных и близких.
Это очень красивый мир. Мир, ориентированный на вечность. Мир, свободный от всех соблазнов земной жизни. Также и от многих ее радостей. Идеал этих людей – Древняя Русь, вернее, древнерусский монастырь. В будущем – апокалипсис. К нему не стремятся, он наступит и так. Впрочем, и к нему в известной степени стремятся. Вернее, готовятся. Ведь если он может быть в любой момент, то почему не завтра?
И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...
О НЕЗАМЕРЗАЮЩЕЙ НЕЗAMЕРЗАЙКЕ
Сядет русский человек ужинать, с обедами в нашей стране только по выходным, если получится, сядет, значит, он ковырнет вилкой покупной салат – с душком салат. В сторону салат. Жена принюхается: да хороший салат, это ты капризничаешь. Разорутся в сердцах, жена обидится, хлопнет дверью. И сидит наш человек, тупо изучает этикетку консервированного продукта, ненужные географические названия читает: «Свердловская обл., г. Березовский, ул. Транспортная. Продукт приготовлен из натурального сырья, не содержит ничего предосудительного. Идеально подходит для всего. Срок хранения: бессрочно». Сделается ему обидно, до слез обидно. Вот кто-то изобрел вечность, а у него салатик через пару часов с душком.
Осознает он в очередной раз, что он, хромоногий сердцем и колченогий душой, он, транзитный пассажир этого мира, безрадостный и подлый, был бы рад изучить слова песенника про не возжелай жены ближнего своего, про не укради, про многое и многое еще, помеченного «не», «не», «не». Да как-то силенок не хватает. За жизнь цепляется. Жене что-нибудь подарить, сыну-дочке обнову справить, теще-тестю угодить чем, начальник волком смотрит, машину латать пора, на дачке крыша прохудилась. Ой-е, ой-е, ой-еееее... Замерзла незааамер-зайка-а-а-а... Ой-е, ой-е, ой-еееее... Никто не услышит... Тоска.
В такие моменты успеваешь подумать о трех вещах. Во-первых, обязательно о чем-то таком главном нужно подумать в такой ответственный момент. Во-вторых, спасибо тебе, Господи, что эта гадость случилась, и не надо со страхом жить, ожидая, когда же она случится. В-третьих, воистину больше всего на свете я ненавижу, когда взрослые мужики и тетки называют себя детскими именами.
Услышь нас, Господи. Пожелай удачи, научи молитве, дай поесть перед долгой дорогой.
Услышь нас, Господи. У кого испросить, к кому обратиться, чтобы припасть к стопам Господа? У снобствующих чиновников от церкви, у строителей храмов на земле, расписанных пышными картинами, у коммивояжеров духа, торгующих спасением и праведностью?
У кого же испросить истину? У власти?
Наша власть, когда она трезва, вообще человеком не интересуется. У нее свои проблемы, нам понятные и нам не доступные. Масштаб не тот. Когда опьянена выборами, принимается демонстрировать внимание к человеку, но это внимание – совсем не участие, а анализирующее, препарирующее любопытство: эка, они там внизу живут, хотя и так плохо живут, нормально живут.
Церковь с ее торжественными пышностями превратилась в филиал власти. Она сводит веру к притчево-количественным показателям, к сюжетам жизни, на которые всегда можно навесить ярлык. А ярлыки обычно читают, ярлыки не осмысливают. В церкви благолепие официальности. Такое ощущение, что все приготовлено для встречи Христа. Сейчас он войдет после дороги, Его тотчас потащат к столу, накрытому к постному празднику – огурчики малосольные, грибочки беленькие, пирожки с вязигой. Вот, дескать, барин, ни в чем Тебя не прогневали, как завещал нам кушать постное, так и вкушаем, может, чего выпьете с дорожки? У нас тут рядом в синагоге Господа ждут, кошерной водочкой запаслись... Ну а потом, откушавши, может чего прихожанам скажете, чтоб их, неразумных, пригвоздить копьем меткой притчи, ударить по ним, несмышленым, молотом праведного гнева...
Мы ставим свечки, подаем нищим, подкупаем Бога. Разницы между пудовой свечой и монеткой, брошенной в фонтан, невелика: это жертва, чтобы исполнилось желание. Здесь различна лишь степень желания. Свечка – решение очень больших проблем. Монетка в фонтан – суеверный подкуп судьбы, чтоб она даровала, в сущности, не меньшие блага – здесь обычно про любовь. И в церкви, и у фонтана речь, собственно, идет об одном – человек хочет заполнить пустоту.
Человек понимает, что божественное – совсем не постный стол, не водочка со слезой, не статика внечеловечности. Оно находится в движении, меняет форму, при этом оно абсолютно. Абсолютно в своем непостоянстве, красочно многобразно. Оно больше, чем слово наставника, оно иногда меньше детской игрушки. Божественное исчислимо, но оно – сумма всех бессчетных вещей. Его не изложить ни в сонете, ни в государственной библиотеке. Сколько ни старайся. Его не написать в тетрадке.
Оно везде – в одинокой собаке в метро, в старушке, обозленной на детей, в кошмаре одиночества, в стихах Пушкина.
Божественное – это когда помогаешь ближнему. Когда любишь его.
Да, надо относиться к ближнему не только как к себе, а как к Господу. Назвать Господа своим лучшим
