случае нападения Германии на Францию.
— Мы тоже выступаем за мир – ответил Риббентроп русскому. Но за мир справедливый, покоящийся на соблюдении интересов народов, а не на навязанных обманом и силой договорах.
'На Версаль намекает – подумал нарком. А вот дружить за счет Польши пока желания не высказывает. Подождем, в конце концов, барьер от большевиков – это, если смотреть с другой стороны, барьер и от вас, не так ли?'
Мартовские переговоры в серьезные инициативы не вылились. Но отношения между Берлином и Москвой заметно теплели.
Влияние Франции на Балканах уменьшалось, как вследствие британской политики, так и по мере того, как стало возрастать экономическое и политическое проникновение Германии в балканские страны. Для Парижа естественной представлялась ось Париж – Рим – Белград – Мадрид – Афины, как противостояние Лондону на Средиземноморье. Но реализация этого плана затруднялась клубком взаимных претензий потенциальных участников. Греция и Югославия были настроены против Болгарии, у сербов и греков вот уже 200 лет имело место сердечное согласие, но Греция ориентировалась на Англию. Болгария же следовала курсом Берлина и претендовала на Македонию. В целом, Югославия, Румыния и Греция, стремились к сохранению сложившегося статус-кво, тогда как Венгрия и Болгария мечтали о ревизии Версальских соглашений.
В противоположность Парижу, Германию интересовала нейтрализация Балкан, поскольку война в регионе помешала бы поступлению сырья и могла спровоцировать вмешательство других держав, включая СССР. Экономическая экспансия немцев и так нарастала, сопровождаясь усилением политического влияния.
В торговле Франция проигрывала, ослабленная экономическим кризисом, она не могла быть покупателем балканских сырьевых товаров. Англия же смотрела сквозь пальцы на усиление экономических связей Гитлера, поскольку их развитие не шло в ущерб британской торговле. По мнению Чемберлена, само географическое расположение Балкан означало, что 'Германия должна играть там доминирующую роль'.
Румынский король Кароль II пытался сохранить нейтралитет в отношении всех европейских блоков, но особенно острой стала ситуация в Чехословакии. После аншлюса, именно эта страна намечалась следующей целью Гитлера, что не особенно скрывалось. Чехословацкому государству оказались враждебны как многочисленные национальные меньшинства, так и вторая государствообразующая нация – словаки. Последние обвиняли чехов в монополизации административных должностей в Словакии и отстаивали право на автономию, пусть пока в составе единого государства. Немцы, проживавшие главным образом в Судетской области, объединились в Судето-немецкой партии Генлейна. Новый премьер-министр, Милан Годжа, обещал удовлетворить их требования относительно равного представительства в общественных организациях и равных пособий по безработице, но это не помогло. Гитлер объявил, что Третий рейх является 'защитником всех немцев, являющихся подданными другого государства', и Генлейн немедленно выдвинул т. н. 'Карлсбадскую программу' (Карловарские требования), содержавшую требование полной автономии для Судетской области, самоуправление для проживающих в Чехословакии немцев и радикального изменения всей государственной системы.
В мире лозунг восприняли как первый шаг немцев к захвату Судет, и оказались правы.
В такой обстановке, сильно смахивающей на затишье перед бурей, советское руководство нервно реагировало на любые внутренние разногласия. Но именно в этот момент они появились – в партийной верхушке складывалась оппозиция Жданову. На жесткое противостояние, заговор или раскол партии, она, впрочем, настроена не была, все понимали – хватит. Третий переворот мог вызвать в стране и мире последствия уже совсем непредсказуемые. Но в среде оппозиции бытовало мнение, что Жданов принимает решения во многом под влиянием окружающих его 'зубров', что было правдой, и чье влияние оппозиционеры хотели бы заменить своим. Глава Союза раскола не хотел. Сосредоточить власть у себя, избавившись от влияния бывших соратников по заговору – да, эту цель он перед собой ставил. Но совершенно не желал избавляться от них самих, ведь на своих местах они действительно приносили пользу. И ему и стране, эти два понятия Жданов теперь не разделял.
По воспоминаниям, принимая решение насчет оппозиции, председатель Совнаркома колебался. Иллюстрацией может служить его разговор с главным 'кадровиком' партии (а на практике и страны), завотделом парторганов ЦК Кузнецовым:
— Ну что мы можем сейчас? — поинтересовался тогда генсек. Пойти на переговоры, устроить дискуссию? Неприемлемо, фракционизм запрещен, и дискутировать не о чем. Не обсуждать же 'оттирание от руководящих постов ветеранов партии' – передразнил он Постышева, — а в этом и весь вопрос, если без прикрас.
— Открытый спор, скорее всего, кончится переходом к непримиримой вражде – согласился Кузнецов. А если сажать?
Завотделом недооценивал одну важную вещь, ставшую, по-видимому, ключевой в дальнейших событиях. Жданов по своему предыдущему опыту и должностям был чистым аппаратчиком, а не боевиком, подпольщиком или чекистом. Применять репрессии он не боялся, но сам, в отличие от того же Сталина имевшего богатый опыт подполья, соответствующей спецификой не владел. И опасался потерять контроль над 'органами', который мог перехватить кто-нибудь из соперников. Поэтому он в самом начале пошел на переформирование НКВД, контролировать три ослабленные структуры казалось легче, чем гигантского монстра.
Да и поддерживающие его сейчас вожди репрессии в партии не поддержали бы. Они понимали, начнут с нынешней оппозиции, а потом… Идти на конфронтацию со всеми казалось рано, да и не ждановский это метод.
— Не пойдет – подумав, ответил он помощнику. Всех сажать, это опять разброд начнется. Сейчас без резких движений надо, мы еще сами не так крепки. Вот если как Иосиф Виссарионович в двадцатые, по ведомствам их разбросать. Дать посты. Серьезные, важные, выдающиеся, туда они и сами пойдут. Часть противников мы этим к себе перетянем, остальные все равно влияние потеряют. А приобрести на этих должностях не смогут.
— Где же такие места найти?
Жданов загадочно улыбнулся:
— Как у нас с рабочими положение?
— Так себе. Разболтался народ, и неудивительно. В мае говорят: Ежов с Кагановичем убили Сталина, Косиор и Тухачевский – великие люди. В августе выясняется, что Тухачевский тоже враг и изменник. А в ноябре – что Ежов с Кагановичем невинно оклеветаны, а Косиор и есть мерзавец. Что от людей в такой ситуации ждать можно?
— Я их успокоить как раз и хочу. Партия всего два миллиона, а страна – сто пятьдесят, большинство рабочие и крестьяне. Сейчас, я так думаю, надо политику на улучшение их жизни вести. А острых вопросов не поднимать, а то нарвемся.
— Это я понял. А оппозиция тут при чем?
Жданов ухмыльнулся уже открыто:
— Ну как при чем? Рабочими ВЦСПС занимается, верно?
— Верно.
— Вот пусть наши оппозиционеры туда и идут. Работа серьезная, важная, пролетариату-то помогать. Они же все время от его имени выступают? Вот пусть с пролетариатом и поработают. Справятся – все равно 'Правда' напишет, что под моим руководством. Не справятся – какое тогда, мы спросим, право у них говорить от имени рабочего класса? Как думаешь, согласится Постышев?
— Хороший вопрос – оценил мысль Кузнецов. Думаю, если без ущерба для себя, согласится. То есть, если он секретарем ЦК и наркомом Госконтроля останется, да еще и ВЦСПС получит – вполне.
— Госконтроль еще туда-сюда – не согласился Андрей Андреевич. А вот Секретариат – нет. Профсоюзы у нас независимые! От партии в том числе. И совмещение постов во главе партии и поста председателя советских профсоюзов недопустимо! Помнишь, как в мае Тухачевскому НКО взять не дали?
