укрепляло.
В силу накаленной обстановки в верхах, решение по Югославии приняли максимально быстро и максимально жесткое.
18 декабря премьер-министр Югославии Симович погиб в автокатастрофе. Непосредственными исполнителями стали находившиеся в Белграде еще с декабря прошлого года в качестве советников сотрудники НКГБ СССР из числа советников бывшего партизанского (диверсионного) XIV корпуса испанских республиканцев, а обеспечивали 'независимое расследование' французские советники югославской жандармерии.
Новым премьер-министром на следующий день стал заместитель Симовича Б. Миркович, посты вице-премьеров получили Михайлович, хорватский лидер Мачек и глава компартии Тито. Мачека следовало держать под присмотром, ставленник Парижа Михайлович за год занял положение лидера сербов и монархистов, а Тито кроме поддержки СССР и растущей компартии был хорватом по национальности. Уже 20 декабря Миркович, Михайлович и военный министр Пешич начали предмобилизационную подготовку армии. Тито выехал в Загреб, с задачей любыми, пусть даже прокоммунистическими или террористическими действиями укрепить положение в Хорватии. На крайний случай Тито получил полномочия на создание партизанских баз в Хорватской бановине.
Двадцатого же, в Париже возник внутриправительственный кризис. Из вариантов войны с Германией и признания Франции сателлитом Рейха, Лаваль выбрал второй, и попытался его предложить правительству. В частности, он опасался укрепления коммунистов – как вообще, за счет роста влияния СССР, так и в частности во Франции.
Поддержки он не нашел. Укрепление государства, промышленности и армии склоняло большинство лидеров Патриотического фронта, вышедших из окопов первой мировой победителями, к жесткой политике. Нападки на коммунистов возмутили военных. Французская компартия четко следовала в русле правительственного курса, ведя активную антигерманскую пропаганду и призывая массы к вооруженному отпору немцам. Коммунисты и сочувствующие, которых Торез отбирал у других левых партий, рассматривались как надежный мобрезерв, чего не всегда можно было ожидать от других слоев. Вейган немедленно поинтересовался: 'Что вы сделаете с коммунистами в день всеобщей мобилизации? Пошлете их в армию или в концентрационные лагеря?' Его поддержал Петэн, для которого лояльная компартия была еще и некой гарантией дружбы с Москвой: 'В случае войны, нам придется наравне со всеми мобилизовать и коммунистов. Ведь как-никак коммунисты представляют три миллиона рабочих, крестьян и мелких торговцев. Вы не имеете права сбрасывать их со счетов! Они также понадобятся, когда мы захотим усилить производительность военной промышленности… Чего вы боитесь? Вы опасаетесь, что они будут оказывать слишком сильное давление на внешнюю политику? Вспомните, что я сохранил полную независимость в вопросе об Испании, добившись победы Франко! Некоторые говорят, что вхождение коммунистов во французское правительство произведет дурное впечатление за границей. Это порочный и недопустимый аргумент, ибо Франция не может допустить, чтобы какая-либо иностранная держава диктовала ей свою волю'.
Свою роль сыграл представитель правого крыла движения, министр юстиции Жан Кьяпп, бывший префект парижской полиции, 'самый ловкий шпик Франции' по мнению Клемансо. Кьяпп собрал досье почти на всю французскую элиту, и не преминул свалить малоуважаемого им Лаваля. Если финансовые аферы премьера были и без того известны, то подробности показались правительству интересными. Ну а напоминание о пораженческой позиции во время первой мировой войны пришлось тем более к месту. Французская контрразведка еще до той войны внесла Лаваля в список лиц, подлежащих тщательному полицейскому надзору с начала военных действий.
Лаваль славился своими спекуляциями на бирже, удававшимися ему впрочем, не столько за счет расчета, сколько за счет инсайдерской информации. Был он близок и к крупной промышленности, являясь частным юрисконсультом Ванделя, владельца величайших металлургической и горнопромышленной компаний Франции, главы знаменитого Комитэ де Форж – объединения французской тяжелой промышленности, одного из регентов Французского банка… имевшего, кроме того, членскую книжку 'Боевых крестов' Де ля Рокка за N13. Лаваль обратился к нему.
И прогадал: крупные промышленники Франции, безусловно, имели свои интересы в Германии, но вариант с ее первенством они прекрасно изучили на опыте Чехословакии – стабильный оборот при минимальной прибыли под регулированием фюрера их не устраивал, зато очевидным представлялся неопровержимый факт: война это металл и уголь. Много металла и угля, и по ценам согласованным правительством, а не рынком. Да и контроль над рынками Восточной Европы – а может в будущем и СССР, ведь Россия понесет потери, предпочтительнее выглядел в руках Парижа. Этот настрой отнюдь не мешал частным спекуляциям с активами Чехословакии и полулегальному сотрудничеству с Рейхом – но для этих спекуляций тоже нужна сильная Франция, ведь слабым можно просто не платить. А потому '200 семейств' сделали ставку на правое, патриотическое крыло правящего движения.
Двадцать второго Лаваль подал в отставку, премьер-министром стал Тардье, а министром иностранных дел неожиданно для всех – Бидо, левый католик, основатель Католической ассоциации французской молодежи, настроенный резко антигермански и при этом как предполагалось, символизирующий 'объединение всех направлений в политике на базе отпора историческому врагу'. Коммунистов в правительство все же приглашать не стали.
В Финляндии продолжались бои, 15 декабря Карельский фронт начал второй штурм линии Маннергейма. Наступление началось с мощной артиллерийской подготовки, в ходе которой артиллерия часто вела огонь прямой наводкой, и большую часть финских дотов удалось подавить, а противотанковые препятствия уничтожить. После этого пехота поддержанная танками начала наступление и прорвала оборону противника к концу дня на решающем участке. Финское командование в первый день сражения оказалось вынуждено привести в боевой порядок свой стратегический резерв, две дивизии. Однако советская авиация непрерывно наносила удары, дивизии понесли потери от авианалетов и в итоге финнам не удалось перебросить дивизии как цельные соединения, к месту сражения прибывали разрозненные части.
В результате боев 17–18 декабря советский прорыв был расширен, с флангов прорыва две советские дивизии взяв, Хоттиненский узел сопротивления угрожали обходом соседнему Кархульскому узлу, а войска 13-й армии в это время вышли к узлу Муола-Ильвес.
Ситуация заставила финское командование отказаться от контратак и отвести войска на второй оборонительный рубеж. Преследуя противника, войска фронта к двадцатому декабря вышли на основную, вторую, внутреннюю линию финских укреплений, а на следующий день взяли остров Койвисто – важнейший артиллерийский опорный пункт в прибрежной зоне.
22 декабря Рокоссовский, несмотря на жесточайшие требования Москвы, высказался за паузу в наступлении на три дня. Несмотря на напряженность обстановки в Европе, где решался вопрос о мировой войне, оперативную паузу фронт получил – нарком обороны Буденный и начальник ГШ Шапошников убедили Политбюро, что без подвоза резервов наступление все равно захлебнется. Советские части нуждались в отдыхе и пополнении, подтягивалась артиллерия и боеприпасы, активно велась разведка лежащего перед фронтом рубежа.
Почувствовав ослабление напора противника, финны начали готовить частное контрнаступление на 25 декабря.
В Северной Карелии части фронта прорвали оборонительный рубеж, перекрывавший проход между Ладогой и озером Янисярви, но девятнадцатого декабря основные силы финнов ударами с севера перерезали в нескольких местах дороги, ведущие вдоль берега Ладоги. В котлы попали 18-я и 168-я стрелковые дивизии, причем в 18-й находился командующий армией, генерал-лейтенант Г.К. Жуков, выбравший не самый удачный момент для выезда в войска с целью 'подтолкнуть' наступающего комдива.
Осознав, что кольцо окружения замкнуто, и коммуникации перерезаны, Жуков немедленно принял командование на себя, по работающей пока радиосвязи запросил помощь ВВС фронта и принял решение о
