замечание, которое оправдалось в 1916 - 18 годах на примере танков, свидетельствует, что он военный успех ставил преимущественно в зависимость от промышленного потенциала страны. Мои сведения об его взглядах всецело это подтверждают. Дурною чрезвычайно высоко ставил промышленный потенциал Англии и Соединенных Штатов. Он не был ни в какой мере англофилом или американофилом, но решающую роль английской и американской промышленности предвидел и отчасти ею руководился.
Вывод записки был прост. Россия потеряет в войне все. Будет военное поражение, которое повлечет за собой гибель монархической системы правления и капиталистического строя. Произойдет социальная революция, исход которой не поддается учету. Ненамного лучше будет исход войны и для Германии. Между тем эти две страны являются в мире главным оплотом политического и социального консерватизма и монархической идеи. Поэтому им и в частности России ни в коем случае не следует воевать. Они должны жить между собой дружно.
Вывод этот совершенно не интересен. Он так же элементарен и плосок, как сложен, замечателен и тонок политический прогноз Дурново. Сказать «Не воюйте» значило почти ничего не сказать. Уж тогда надо было объяснить, что делать с германской военной партией, с безмерным честолюбием Вильгельма II, с вековыми агрессивными течениями в немецкой политической литературе, наконец, с тем, что тогда называлось «экономической экспансией» Германии. Замечу, что в своем прогнозе, точнее, в методах своего прогноза и еще больше в анализе причин войны Дурново чуть только не пользуется марксистским методом{189}. Он - по-своему - «экономический материалист». Но в его выводах нет и следа этого. Он просто советует одному монарху потолковать и сговориться с другим монархом. И тогда будет все в порядке.
Однако по блеску прогноза я не знаю в литературе ни одного документа, который мог бы сравниться с этим. Вся записка Дурново состоит из предсказаний, и все эти предсказания сбылись с изумительной точностью. Исходили же они от человека, который никогда внешней политикой не занимался: простого полицейского чиновника, посвятившего почти всю свою жизнь полицейскому делу.
Он предвидел то, чего не предвидели величайшие умы и знаменитейшие государственные деятели!
II
Записка Дурново была найдена большевиками в бумагах императора Николая II и опубликована в советских изданиях, сначала в извлечениях под редакцией профессора Тарле{190}, затем в полном виде под редакцией М. Павлович {191}. Оба редактора во вводных статьях с большой похвалой отозвались об уме и проницательности автора записки.
Когда я впервые прочел этот документ, у меня, не скрываю, возникло сомнение: уж не апокриф ли это? Правда, большевики, когда дело не касается их собственной партии и, в частности, ролей Троцкого и Сталина в истории русской революции и гражданской войны, обычно публикуют исторические документы честно, то есть без фальсификации. Кроме того, и главное, большевики не могли ни в малейшей степени быть заинтересованы в том, чтобы ложным образом приписывать замечательные политические предсказания реакционному сановнику старого строя. И тем не менее некоторое сомнение у меня возникло: уж слишком удачны были все предсказания Дурново - повторяю, я не знаю другого такого верного предсказания в истории. Ввиду этого я обратился к некоторым жившим в эмиграции старым сановникам, которые по своему служебному положению в 1914 году или по личным связям должны были бы знать о записках, подававшихся императору Николаю И. Я получил подтверждение, что записка Дурново не апокриф: она действительно была подана в оригинале царю в феврале 1914 года, а в копиях двум или, быть может, трем виднейшим министрам того времени. Один из сановников, по случайности живший в 1914 году в том же доме, что и Дурново, и часто с ним видевшийся (хотя по службе и по взглядам они не были близки друг другу), сообщил мне также, что взгляды, изложенные в записке, Дурново излагал ему в беседах еще в 1813 году, если не раньше. Таким образом, никаких сомнений в подлинности записки быть не может.
Заодно я расспрашивал бывших сановников о личности П. Н. Дурново: никакой литературы о нем не существует, есть отдельные указания в разных воспоминаниях - и больше ничего. В русской новейшей историографии это совершенно неосвещенная фигура. Я расспрашивал о Дурново и некоторых революционеров-эмигрантов, которые, по своей революционной деятельности в былые времена, имели с ним дело как с директором департамента полиции, товарищем министра и министром внутренних дел.
В общем, и те, и другие сходились в оценке личности Дурною. «Это был умный человек», - говорил мне бывший председатель совета министров (при старом строе) граф В. Н. Коковцов. «Это был умница», - слышал я от человека, который в свое время если не сам подумывал об убийстве Дурново, то сочувствовал людям, подумывавшим об его убийстве. Насчет большого практического и житейского ума этого человека двух мнений не существует. Приблизительно в одном тоне говорят о нем граф С. Ю. Витте{192}, в кабинете которого Дурново был министром, и известный революционер Иванчин- Писарев{193}, имевший с ним дело в связи с разными арестами и высылками, которым он, Иванчин-Писарев, подвергался при старом строе.
В денежном отношении он был человек честный, и ни в какой форме продажности его никто никогда не обвинял. Но состояния у него не было, а была семья, были, вероятно, и траты вне семьи, и он постоянно нуждался в деньгах. Играл на бирже без особого успеха. Однажды, проигравшись, он обратился за помощью к царю. Тут ничего необычайного не было: во все времена царской России близкие к престолу люди в экстренных случаях просили царя им помочь. Это зазорным не считалось. Обычно к царю обращались через кого-нибудь. Дурново тогда просил министра финансов Витте выхлопотать ему шестьдесят тысяч рублей (около тридцати тысяч золотых долларов). Витте, бывший противником указанного обычая, ему в этом отказал. Он обратился тогда к министру внутренних дел Сипягину, который и выхлопотал ему эту сумму, хотя император Николай II в ту пору недолюбливал Дурново. Много позднее, уже при выходе в окончательную отставку, царь подарил Дурново двести тысяч рублей.
Из людей революционного лагеря, которых я спрашивал о Дурново, ни один не говорил мне, что он был человек злой или жестокий. Напротив, все (сходясь с сановниками) признавали, что он был человек скорее благожелательный, с легким (а может быть, и не «легким») циничным уклоном. Когда он мог без труда оказать кому-либо услугу, он ее оказывал. По службе он совершал немало беззаконий и, в частности, твердо веря в человеческую продажность, усердно склонял неопытных революционеров к тому, чтобы они, продолжая свою работу, в действительности служили департаменту полиции и занимались «внутренним освещеньем» своих организаций: это было нечто среднее между провокационной деятельностью и тем, что делает полиция в большинстве стран, даже стран культурных и передовых. Никакой ненависти к революционерам у него не было. Он к ним относился благодушно-иронически, а тем из них, кого считал людьми умными и талантливыми, как, например, писателям Короленко и Анненскому, ученому Клеменцу, даже старался быть полезным, поскольку это от него зависело. Если его просили о незначительной административной услуге, как, например, о разрешении на жительство высланным, он обычно в этом не отказывал и даже помогал советами, когда дело зависело не от него или не только от него. Были у него и причуды, хорошо известные его ближайшим подчиненным. Они, например, предупреждали просителей, являвшихся на прием к Дурново: не надо называть его официально «ваше превосходительство», -он этого терпеть не может; надо обращаться к нему как интеллигент к интеллигенту - по имени-отчеству: Петр Николаевич. Дело, о котором его просили, он схватывал мгновенно, без долгих объяснений и отвечал очень кратко: «Хорошо-с» или «Не могу-с», причем на его слово можно было полагаться твердо. Видных революционеров он, впрочем, охотно приглашал в свой кабинет, сажал их и вступал с ними в политические беседы, причем некоторых усиленно убеждал писать мемуары. Не думаю, чтобы он очень заботился об истории, но революция его занимала как большое и интересное психологическое явление. В пору затишья революционного движения, начавшегося после разгрома партии «Народная воля», он жаловался на скучные дела: когда-то, то есть в разгар террористической деятельности «Народной воли», в пору покушений на
