свое правительство «советом народных комиссаров» и учредив заодно «советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов» (батрацких депутатов, к сожалению, не было, может быть, это слово трудно было перевести на немецкий язык?). Таким образом, словесная преемственность установилась: Дантон подражал Гракху, Троцкий — Дантону, Гаазе — Троцкому.
Однако германские социал-демократы скоро поснимали революционные мундиры установленного советского образца. Гаазе ушел в отставку; Эберт был умный и достойный человек; Шейдеман работал, как умел, «он мог прекрасно говорить о чем угодно и знал на память много революционных песен», — невозмутимо писал о нем в 1920 году английский публицист Джордж Юнг. Собственно, спас тогда Германию тайный союз Эберта с генералом Тренером. При помощи других людей, частью кадровых офицеров, частью социал-демократов, они сделали главное: уберегли свою родину от большевизма.
Наряду с этим большим делом в объятой пожаром стране творились удивительные небольшие дела — клад для психолога и для романиста. Маленькие революции сменялись маленькими контрреволюциями. Для борьбы с «советами» и «народными комиссарами» создавались организации, очень похожие одна на другую. Они и названия себе придумывали обычно по одному образцу: «Оргэш» (организация лесного советника Эшериха), «Орцентц» (организация коммерции советника Центца), «Оргейс», «Орка» и т.д. Было здесь немало смешного, но далеко не все было смешно.
Появились загадочные люди — чего стоит один только капитан Эрхардт, он же «Консул», он же «Шеф», он же глава «Викингов», он же душа «Стальной каски». Все контрреволюционные дела последних тринадцати лет, от Капповского переворота до громких террористических актов, так или иначе ведут к таинственной и страшной фигуре этого морского офицера. «Наемный убийца!» — говорят его враги. Не вижу оснований так расточать бездоказательное обвинение в продажности и в отсутствии убеждений. Чего другого, а уж «идеализма» в послереволюционной Германии было во всех лагерях достаточно — если б его было несколько меньше! Курт Эйснер, установивший в полуфеодальной Баварии полусоветское правительство с полубольшевистской программой и с полоумной тактикой, был идеалист. Но убивший его граф Арко был также идеалист. Они даже и вышли из одного источника — из романов Шпильгагена.
Гитлер не играл сколько-нибудь заметной роли в шумных романтических событиях первых двух лет германской революции. Достаточно сказать, что Ральф Лютц, написавший в 1922 году весьма обстоятельную ее историю, ни разу о нем в своей книге не упоминает.
Решив стать политическим деятелем, Гитлер поселился в Мюнхене и стал присматриваться к делам.
Как-то раз он попал на митинг, устроенный под новой, еще никому не известной фирмой: немецкая рабочая партия — новые политические фирмы тогда, разумеется, росли как грибы. Гитлер принял участие в прениях, его фамилию и адрес записали. Через несколько дней он получил извещение, что он зачислен в немецкую рабочую партию, с просьбой пожаловать на организационное собрание в меблированные комнаты «Das Alte Rosenbad». Гитлер, несколько озадаченный, пожаловал. На организационном собрании оказалось четыре человека, тоже никому не известные. Был доложен и утвержден протокол предыдущего заседания — организационное собрание постановило выразить благодарность секретарю. Затем был сделан доклад о состоянии кассы, с балансом в семь марок пятьдесят пфеннигов — организационное собрание постановило выразить благодарность казначею. Далее начались программные прения: программы в отличие от протокола и баланса еще не было. Но программу легко было выработать.
Гитлер несколько колебался. Собственно, он хотел основать свою группу и даже придумал для нее название: в отличие от социал-демократической партии группа Гитлера должна была называться партией социал-революционеров — все в мире повторяется под разными широтами и долготами; каким-то неведомым таинственным законам, очевидно, подчиняется и творческая фантазия людей, выдумывающих партийные фирмы. Но теперь перед Гитлером встал новый вопрос: стоит ли основывать партию социалистов-революционеров, если уже есть немецкая рабочая партия? Он поколебался и окончательно примкнул к немецкой рабочей партии, получив партийный билет за номером седьмым. Так в меблированных комнатах «Das Alte Rosenbad» произошло большое историческое событие. Было бы очень хорошо, если б эти слова звучали иронически, да какая же ирония: за Гитлером теперь идут миллионы людей, и не сегодня- завтра он, чего доброго, подожжет мир. Это делали и менее могущественные люди: ведь поджег его однажды восемнадцатилетний гимназист Принцип.
Несколько позднее новая партия удлинила свое название: она стала именоваться национал- социалистической немецкой рабочей партией. Понемногу пришли идеи, появилась программа, выработалась тактика. Но обо всем этом говорить не стоит. Верно сказал о гитлеровцах Д.С. Мережковский: обсуждать их идеи все равно что обсуждать идеи саранчи, новое и важное у них — это та температура, которую они создали.
Здесь действительно перед нами удивительное явление. Если бы национал-социалистическая партия была партией монархической, то поддержка, оказываемая ей принцем Августом Вильгельмом Прусским, герцогом Людвигом Баварским, принцем Христианом Шаумбург-Липпе, князем Гвидо Генкель- Доннерсмарком, была бы вполне естественна. Мы тогда легко бы могли понять и то, что национал- социалистам в разное время помогали стальной король Кирдорф, электрический король Сименс, паровозный король Борзиг, фортепианная королева Бехштейн. Эти люди — и с ними миллионы других — имеют все основания желать возвращения старого строя. Но Гитлер о восстановлении монархии не думает и никогда не думал. Приход его к власти — бешеный скачок над пропастью. А что по другую сторону пропасти — этого не знает никто. Не знает, вероятно, и сам Гитлер.
Конечно, перед лицом очень большой опасности люди идут и на самые рискованные дела. Если бы над Германией нависла угроза коммунистической революции, поддержка, оказываемая Гитлеру миллионами немцев, была бы опять-таки вполне понятна. Однако едва ли кто решится утверждать, что Гинденбург и Брюнинг, Штреземан и Маркс или даже Мюллер и Гильфердинг своим пребыванием у власти так грозили экономическому строю и общественному порядку Германии.
«Людьми руководят интересы», — проницательные социологи давно это установили, некоторые с легкой радостью по поводу такого открытия, другие — с сердечным сокрушением. Нашему поколению, быть может, придется переменить прописи, не будем только называть это переоценкой ценностей. На наших глазах капиталистический мир оказывает, например, усердную поддержку большевикам. Дело, разумеется, не в том, что какой-нибудь отдельный капиталист урвет из Москвы миллион на выгодной комбинации. Это тоже было бы понятно; «что до капиталистического мира, там будет видно — он из-за моего миллиона не погибнет, а у меня пока что миллион останется». Можно было бы показать, что, независимо от всевозможных плутов и от «одиноких акул», капиталистический мир оказывает помощь большевикам, так сказать, в порядке общественном и бескорыстном (уж чего бескорыстнее!). Отношения между Европой и Советской Россией — трагикомедия коварства и любви. И то, что большевистские газеты мрачно называют «буржуазным макиавеллизмом», еще ждет своего разоблачителя — однако с другой стороны. Я не очень верю в близкий конец капиталистического мира. Главное его достоинство не в том, что он очень хорош, а в том, что уж очень плохи его наследники. Но и независимо от этого поистине должна быть какая-то внутренняя сила в капиталистическом мире, если его еще не погубила граничащая с чудесным глупость нынешних его руководителей.
V
Гитлер, конечно, мог бы сделать превосходную карьеру и у социал-демократов — хорошие митинговые ораторы ценятся везде, а в особенности у партий, обращающихся к народным массам. Нормальная социал- демократическая карьера при ускоренном чинопроизводстве революционного времени принесла бы ему с годами и министерский портфель — не богам же обжигать горшки, вдобавок горшки столь дешевые. Однако власти министерский портфель в современной Европе не дает — какая уж там власть у нынешнего министра? Газету закрыть нельзя, посадить в тюрьму противника нельзя, издать закон нельзя, нарушить закон нельзя, ничего нельзя.
