отчаянного «робеспьериста», — не все ли равно? Он разрабатывает план кампании (впоследствии им осуществленный), представляет на рассмотрение разных военных учреждений. Безуспешно: как во всем, здесь нужна протекция. Через много лет Карно хвалился, что именно он дал итальянскую армию генералу Бонапарту. Едва ли, однако, дело обошлось без Барраса. У завороженного человека, чувствовавшего в душе силы необычайные, могла явиться мысль, что для достижения цели позволительно пойти на многое. Во всяком случае, Бонапарт не мог не знать о связи Барраса с вдовой виконта Богарне — об этом знал весь Париж. Весьма вероятно, он ею увлекся, как Германн, быть может, увлекся Лизаветой Ивановной. Но это был именно второй план.
Денежное же подозрение ни на чем не основано: обыкновенная клевета врагов. К тому же сомнительные «25 тысяч дохода» Жозефины ровно ничего не составляли по сравнению с тем, что и в денежном отношении обещало тогда командование армией. Взгляды в ту пору были совершенно отличные от нынешних. По древней традиции, царившей до XIX века, власть должна была обогащать и в самом деле почти неизменно обогащала тех, кому она доставалась. Не везде эта традиция кончилась и в настоящее время; но, чтобы сохранить ей верность, пришлось придумать совершенно иные формы: благодаря существованию всевозможных синекур, хорошо оплачиваемых постов и биржевых связей, и теперь, как в Европе, так и в Америке, государственные деятели весьма часто в бедности рождаются, но весьма редко в бедности умирают. Однако в армии эта традиция давным-давно исчезла, тогда же она была в полной силе. Приданое Жозефины не могло иметь никакого значения для Бонапарта. Это был брак человека, быть может, влюбленного, но уже, наверное, завороженного идеей.
По-видимому, Баррас был в восторге, — этот человек, кажется, искренно считал Наполеона дураком! Он всячески покровительствовал делу. Объяснение в любви между Бонапартом и Жозефиной (или одно из объяснений) произошло на парадном обеде, который Баррас давал 21 января 1796 года. Был праздник: годовщина дня казни Людовика XVI, — судьба позаботилась о внесении циничной нотки в роман будущих французских монархов. Несколько позднее Баррас, встретив Жозефину в опере, небрежно-ласково ей сообщил приятное известие: директория признала возможным назначить генерала Буонапарте главнокомандующим итальянской армией.
Три карты выиграли.
Свадьба была назначена на 19 вантоза (9 марта). Церемония происходила в мэрии, в существующем и по сей день доме на rue d'Antin (в нем теперь помещается Banque de Paris et des Pays-Bas), в кабинете, из которого в наши дни, по мнению суеверных людей, глава банка Орас Финали правит не то Францией, не то целым миром.
«Нет, те люди не так сделаны; настоящий
Все, что перечисляется в этих знаменитых строках «Преступления и наказания», действительно было в жизни Наполеона. Но это, так сказать, ее оперная сторона. Было в ней и другое, не оперное, о чем Раскольников мог не знать и не думать; чисто оперной жизни не бывает. Не идиллией представляется нам и вся эта женитьба, если даже признать, что никаких других побуждений, кроме страстной влюбленности, не было у генерала Бонапарта. Достаточно сказать, что свидетелем он пригласил Барраса! Это поистине трудно понять.
Свидетелем невесты был Тальен — таким образом, Термидор оказался блестяще представленным на свадьбе. Остальные же два свидетеля были люди неизвестные. Мэр был, по-видимому, человек весьма покладистый. К документам он особенно не придирался. Благодаря Буррьену, Обена, Массону и особенно Ленотру нам известно точное содержание всех этих документов. Генерал Буонапарте сначала честно показал, что никакого имущества не имеет, «кроме гардероба и военного снаряжения». Потом это, очевидно, показалось ему неудобным, и он зачеркнул весь пункт о своем имущественном положении. Обещал, впрочем, жене пенсию на случай своей смерти — правда, небольшую: всего 1500 франков в год. И жених, и невеста, естественно, хотели сократить разницу в возрасте, — Жозефину сделали на четыре года моложе, Наполеона на два года старше. Последнее обстоятельство было очень неудобно: Генуя уступила Корсику Франции в 1768 году, за год до рождения Бонапарта. Таким образом, изменив возраст, он, собственно, становился иностранцем. Во избежание этого в документах объявлено, что жених родился в Париже. Может быть, нотариус и мэр всего этого и не знали. Но скорее их загипнотизировало имя свидетеля: шутка ли сказать, сам великий Баррас! Имя жениха (он расписался: Наполионе Буонапарте) производило, вероятно, на французов скорее комический эффект.
Через два дня генерал со смешным именем отбыл в армию.
«Солдаты! У вас нет одежды, вас плохо кормят. Правительство должно вам деньги и ничего не может вам заплатить. Ваше терпение, ваше мужество достойны восхищения, но они славы вам не приносят. Я вас поведу в плодороднейшие долины мира; богатые земли, большие города будут в вашей власти; вас ждут честь, слава и богатство...»
«Солдаты! В течение двух недель вы одержали шесть побед, захватили двадцать одно знамя, пятьдесят пять орудий, взяли несколько крепостей, завоевали богатейшую часть Пьемонта... Вы выигрывали сражения без пушек, переходили реки без мостов, делали огромные переходы без сапог, ложились спать без водки, а часто и без хлеба. Да будет же вам благодарность, солдаты!.. Но помните: вы ничего не сделали, так как главное дело еще остается: вы еще не взяли ни Турина, ни Милана...»
Эти первые приказы по армии генерала Бонапарта остаются, конечно, непревзойденным образцом военного красноречия: каждое слово в них свидетельствует о глубоком понимании человеческой души. В армии, во Франции, в Париже их читали с упоением, — так никто не говорил ни во время революции, ни до нее. Вести о победах шли одна за другою. Из Италии в казну директории поступали миллионные контрибуции. Привозились картины Леонардо, Рафаэля, Тициана. К концу года генерал Бонапарт был знаменитейшим человеком в мире.
Жозефина была удивлена, приятно удивлена, чрезвычайно приятно удивлена. Баррас — тот совершенно не мог прийти в себя от изумления: так до конца своих дней и не пришел, — это ясно чувствуется в его воспоминаниях.
XI
20 мая 1804 года утром по улицам Парижа проходила странная процессия. Впереди, верхом на конях, ехали двенадцать мэров. За ними, в сопровождении трубачей и музыкантов, следовали разные сановники, префекты, сенаторы, генералы, тоже все верхом. Посредине находился знаменитый математик Лаплас, исполнявший тогда обязанности канцлера сената. Процессия останавливалась на главных площадях столицы. Лаплас громким голосом читал следующий сенатус-консульт{81} : «Управление республики поручено императору. Он принимает титул императора французов».
Едва ли эта процессия была очень величественной. Мэры, префекты и сенаторы не обязаны были хорошо ездить верхом. Сам Лаплас, вероятно, сел тогда на коня в первый и в последний раз в жизни. Талантом чтеца он тоже не отличался; да и при наличии таланта многократное повторение все одного и того же текста могло подорвать впечатление от исторической сцены. Должно быть, Лаплас посмеивался, — он был человек, настроенный весьма иронически. Может быть, не слишком серьезно относились к собственному делу и многие другие участники процессии. Враги говорили злобно: прежде
