согнуться, держась за живот. – Ну т-тогда это тебе повезло!
– Чего это? – с трудом пробиваясь сквозь рвущийся из его собственного горла чужой смех, выкрикнул Пукы.
– А ежели б он ее д-догнал? Да вдарил? От т-тебя б точно мокрое место осталось! И от хант-манов твоих, – задыхаясь от смеха, пояснил голос.
Пукы хотел выпалить, что он тогда еще не родился, но промолчал. Кто-то ж тогда уже родился – от кого он потом родился. А он-то все гадал, почему Нуми женку свою небесную не поучил по-свойски! Людей пожалел, однако. Радостный от осенившего его открытия Пукы выкопал утонувший в снегу узелок – мало что сосны здесь высоченные, так и снег глубоченный, не такой, как дома! Забросив узел за плечо, пошагал дальше, аккуратно ставя на сплошной снеговой покров найденные в шаманском пауле древние, подбитые вылезшим мехом снегоступы. Те угрожающе похрустывали при каждом шаге, норовя разломиться. Ну и как он тогда дальше пойдет – тут же снега по пояс! А еще и в животе такое делается – страх просто!
– Т-тебе страх? – немедленно влез Заика. – А мне-то каково – я ж тут, можно с-сказать, прям внутри процесса нахожусь! Т-только успевай уворачиваться! Ай! – Словно в подтверждение слов в животе у Пукы опять бешено заурчало, вскипело и вроде как даже рвануло. А еще внутри него забегали – громко ругаясь и жалуясь на «обжорство некоторых». Мальчишка страдальчески застонал, хватаясь за живот обеими руками.
– Тигров вообще есть не рекомендуется! – изнутри живота продолжал выступать разозленный Заика. – А ты его чуть не целиком сожрал!
– И ничего не целиком! – вытирая с лица противно теплый пот, пробурчал Пукы. – С голодухи отъесться надо было и на дорогу подзаправиться.
– Тебя кто-то в эту д-дорогу г-гнал? – Заика не желал слушать никаких отговорок. – Ч-чум заново очищать надо, идолы износились – в новые столбы их переселять надо… Кто это все делать б-будет?
– Не я. – Живот вроде отпустило, и Пукы упрямо шаг за шагом двинулся прочь от оставленного им пауля Черных шаманов. – Сказано тебе – никакой я не шаман! Да еще… – Пукы содрогнулся от теплой волны омерзения, окатившей все его тело, – Черный! Привиделось мне все, – продолжая шагать, отрезал Пукы. – Больной я был, жар сильный – может, целый День брел в беспамятстве, видишь же – зашел сам не знаю куда. – Он широким жестом обвел густой, заваленный снегом лес, совсем не похожий на тундру, откуда Пукы начал свой путь. – Всякое присниться могло. И как чудища меня рвут-кромсают – тоже. – Пукы содрогнулся, совершенно явственно вспоминая острые лезвия и резцы бобровых зубов. И боль – затопляющую, оглушающую, невозможную. Он снова остановился, схватившись ладонью за шею. – И ведь нет чтоб убить просто! – словно в забытьи, прошептал он. – Мучили еще, на кусочки кромсали, а те кусочки еще на кусочки… Мэнквы безжалостные! Людоеды!
– Нет, ну вы только п-послушайте этого неблагодарного! – возмутился его внутренний голос, и Пукы почувствовал, как тот всплескивает его же собственными руками. – Сил не жалели, зубов не жалели – для него же старались, а он обзывается! Да ты знаешь, чего мне стоило д-договориться, чтоб не ленились, помельче тебя шинковали? Какие я ради этого старые с-связи поднимал, а? Вон, шамана в пауле, где ты родился, всего на четыре части и разрубили, только ч-четырем духам рты набить хватило! Им он с т-тех пор камлать и может! Много у него власти, как думаешь?
– Так это ты! Ты заставил меня вот так… в клочки… – захлебываясь от ужаса и ярости при одном воспоминании о пережитом кошмаре, закричал Пукы, отчаянно сжимая кулаки и готовый лупить самого себя – лишь бы добраться до той гадины болотной, что внутри засела!
– Ч-чего заставил-то? Сам г-говоришь – привиделось тебе! – ехидно захихикал заикающийся голос.
Пукы зарычал от злости и снова упорно зашагал вперед. Некоторое время они двигались в молчании – только скрип снегоступов нарушал ледяную тишину засыпанного снегом леса.
– А что… – не выдержав, спросил Пукы. – Если человек все-таки шаман… Наш шаман из пауля, скажем… – торопливо добавил мальчишка. – И духи его едят… Это что значит?
– А это они его жертву п-принимают, – охотно откликнулся голос. – Ты их собой кормил, кровью своей п-поил – им такая еда не часто перепадает, они теперь тебе должны н-немножко, можешь их просить, выслушают. Вы ж, шаманы, сами ничего не м-можете, – высокомерно-покровительственным тоном сообщил он, – кроме как с нами, духами, договариваться, чтоб мы чего сделали. Т-ты ведь и раньше малых д-духов просил, – вдруг неожиданно выдал голос. – Нож просил эрыга убить. В-веревку просил ора т-твоего придушить. Собачьи души просил, чтоб п-псы в пауле за тебя заступились.
– Это не я! – мгновенно отрекся Пукы. – Это Орунг! Или шаман, – уже неуверенно закончил он. Когда с псами-то – Орунга рядом не было.
– Угу, как же, – опять ехидно хмыкнул голос. – Только ты не удивляйся, если веревка и псы на тебя рассердятся. С ножом-то ты сразу расплатился, эрыговой кровью напоил, а те так и ходят голодные.
Пукы неуверенно покачал головой. Шаман духов поит-кормит, одевает-обувает, подарки им дарит, камлает – о деле говорит. Если духи довольны – они его просьбы выполняют. Это все Пукы и раньше знал. Только оказывается, чтоб духи шамана слушать стали, тот сперва самого себя им скормить должен. Да они небось еще и не всякого есть станут, не то б шаманов было – ого-го! Каждый сам себе шаман. Пукы в очередной раз содрогнулся, вспоминая пирующих над его телом существ. Особенно того, черного, страшного… Выходит – если все правда, Куль-отыр, правитель подземный, его тоже ел? А потом обратно выплюнул? Теперь в нем, в Пукы, из Кулева рта куски?
– Еще к-как ел! – кажется, внутренний голос и впрямь видел все, что творилось внутри мальчишки. И мысли читал. – Они там, в нижней Сивир-земле, из-за тебя чуть не передрались в-все! Обычная жертва – ж-жира плошка или дичины кусок – им еще иногда перепадает, а шамана-то они, п-почитай, тысячу Дней не едали! Б-белые им в горло не лезут, а с-совсем без шаманятины тоже вредно, – пояснил Заика. – Ты бы в- видел, как нижние наверх п-полезли, когда кровь черного шамана унюхали! Куль-отыру лично пришлось за д-дубину браться, п-порядок наводить! На пир он ни одного мелкого д-духа не взял, т-только самых сильных! Цени, какая честь! Теперь у тебя вся Нижняя з-земля вот где! – И он крепко стиснул кулак Пукы.
Мальчишку от такой великой «чести» едва не стошнило – и буйствующий в животе тигр был тут вовсе ни при чем. Быстро скинув парку, он прыгнул под ближайшее дерево, дернул за пушистую сосновую лапу, обрушивая на себя целый сугроб.
– Не Черный я! Не Черный! – лихорадочно оттираясь снегом, словно хотел содрать с себя оскверненную подземным повелителем кожу, бормотал он. – Не буду я нижним шаманить! Не буду!
– Не будешь? П-покормить – покормил, а просить ни о чем не станешь? З-задаром, выходит, кормил. Для собственного удовольствия, – хмыкнул голос. – Ей-Торум, недоумок ты и есть! Сам Торум так и скажет! Он ведь тебя тоже з-за обе щеки н-наворачивал.
Пукы вдруг остановился, замерев с горстью снега в руке. Невероятная, оглушительная надежда накрыла его с головой, заставив затаить дыхание:
– Так что – выходит, Белый я? Верхним духам камлать буду? Раз меня сам Торум ел? – одними губами спросил он. А что, если Белым шаманом – он не против! Белым почет, белым уважение, Белых даже в Храмах привечают, Белые людям помогают, слово Храмово несут в эти… как это у них говорится… в масы! Или в массы? В народ, в общем!
– Все т-тебя ели – и верхние, и нижние, и те, и эти, – вдребезги разбивая хрупкий ледок надежды, проворчал голос. – К-как всякого н-нормального Черного.
Пукы взвыл.
– Не Черный! Не Черный я! – снова судорожно натираясь снегом, забормотал он. – Отойди от меня, злой дух!
– А может, у тебя уже шаманский припадок начинается? – задумчиво-спокойно предположил голос. – Cамое время – после съедения-то. С-слышь, тебе бы лучше на л-люди с-сейчас не показываться. Может, мне твои руки-ноги прихватить и обратно тебя отвести? – снова призадумался он.
Пукы опять застыл, мрачно зыркая по сторонам. А ведь может. Опять ногами завладеет и обратно в проклятый черный пауль уведет. И даже за сосну не уцепишься – руки не послушаются.
– Все равно убегу, – объявил угрюмо. – Не будешь же ты все время во мне сидеть. Как выйдешь – хоть ползком уползу…
– А ведь уползешь, – вздохнул голос. – Ищи тебя потом… И в прошлый раз такой же упрямый был –
