Жрица голубого огня

медведь.

– Ай-ой, девочка-жрица, вот это рисунок, ай-ой! – глядя на Аякчан растроганными глазами одаренного косточкой пса, захлебывался от восторга Донгар. – Это Хакмар, моя нижняя душа, – тыча ногтем с черной каймой в изображение мальчишки у истока, шмыгнул носом он. – Это ты летишь, моя верхняя душа, а это? – указывая на медведя, вопросительно глянул он. – Мой иччитэ – дух Среднего мира?

– Брат Медведя, – невольно шепнула Аякчан и уже совсем неслышно, одними губами произнесла: – Черный шаман, черный кузнец, Мать-основательница и Брат Медведя. – И тут же вскочила, фырча, как закипающий на Огне чайник. – Не знаю я ничего! И никакая я не твоя верхняя душа, понял? Я этого вообще не рисовала.

– Угу, – ухмыльнулся Хакмар. – Оно само нарисовалось – хрен моржовый сотрешь!

– Ну… да… само… – растерянно разводя руками, пробормотала Аякчан и уже совсем жалобно добавила: – И не ругайся, пожалуйста! – понимая, что стереть противную Огню и Храму картинку с проклятого бубна и впрямь не удастся – все линии рисунка были глубоко процарапаны. Аякчан поднесла дрожащие руки к глазам – под ногтями застряли крохотные кусочки дубленой кожи. Что с ней сделал проклятый черный шаман? Она резко повернулась к Донгару…

Отведя руку с бубном за спину, мальчишка стоял на одной ноге, и лицо его было безумное – совершенно пустое, будто населяющие его души враз отправились погулять, оставив оболочку. И это пустое бездушное тело закружилось по кузнице, потряхивая бубном. С губ мальчишки срывалось монотонное бормотание, в котором Аякчан с трудом уловила невнятные слова:

– Мой волк… моя душа-волк… приди, мой волк, дам тебе рыбы…

Черты мальчишки начали искажаться, сминаться – оставаясь вроде бы человеческим, его лицо вдруг вытянулось, неуловимо напоминая волчью морду. Шаман замер, жутко, по-звериному горбатя плечи и поводя туда-сюда головой, будто принюхиваясь. Губы его приподнялись, открывая заострившиеся клыки, из груди вырвалось рычание. Путаясь в бубне и колотушке, Донгар на четвереньках рванул к блюду с рулетом из сига. Вцепившись зубами в край глиняной миски, с утробным ворчанием стянул на пол – глина с грохотом разлетелась в мелкие осколки. Прижимая рулет рукой, как лапой, принялся прямо зубами отдирать крупные куски и глотать, не жуя.

– А еще говорил – есть не хочет! – трясущимися губами пробормотала Аякчан, невольно пятясь к Хакмару.

Существо крутанулось на месте – Аякчан даже показалось, что на тощем заду мальчишки-шамана теперь болтается хвост, – и, припав к полу, Донгар-волк принялся старательно поводить носом. Замер, будто принюхиваясь. Запрокинув голову, издал длинный переливчатый вой идущего по следу волка. Его руки и ноги пришли в движение – не сходя с места, Донгар-волк словно бы перешел на размашистый бег. Шаманский бубен сорвался на быструю ритмичную дробь. Звон резко оборвался… и мальчишка с истошным звериным визгом покатился по полу, будто сбитый с погони страшным ударом.

Донгар упруго вскочил – это снова был мальчишка-шаман, человек. Вот только… Аякчан испуганно схватилась за плечо Хакмара – лицо черного шамана покраснело, точно на него дохнули Огнем.

– Она знает, что мы ее ищем, – невнятно шевеля растрескавшимися губами, пробормотал Донгар. – Отгоняет меня. Ничего – поймаю! Спускайся с небес, мой ворон, – пританцовывая, забубнил он, – на мою голову падай! – Мальчишка присел, будто ему на макушку и впрямь приземлилась тяжелая птица… и глаза его стали круглыми с таким же круглым птичьим зрачком, полным охотничьей ярости. Хрипло каркая, Донгар птичьей прискочкой двинулся к разбитой миске и принялся… Аякчан застонала от жуткой невозможности происходящего: мальчишка тыкал носом, будто клевал раскиданные крошки рыбы – и те и впрямь исчезали в невидимом клюве! Донгар выпрямился, простирая руки… Бубен издал длинный глухой рокот рассекаемого крыльями ветра… И тут же в туго натянутую кожу грохотнул сильный удар. С длинным криком мальчишка снова полетел на пол – так падают с огромной высоты. Мгновение его скомканное, как тряпка, тело неподвижно лежало на полу кузницы… потом шевельнулось… Лицо Донгара было разбито в кровь – словно на него накинули красный платок!

– В волка Огнем дыхнула… Ворона сбросила… – пошатываясь, мальчишка-шаман поднимался на ноги. – Мне нужен дух! Сильный дух, с которым черная женщина не сможет справиться!

Аякчан показалось, что вырезанное на рукоятке колотушки неправильное, словно немножко перекошенное мужское лицо вдруг шевельнулось – проемы глаз глянули вверх, на Донгара, деревянные губы дрогнули.

– Ты з-знаешь, к-как его п-позвать, – неожиданно сказал прямо из пустоты заикающийся голос.

– Кэлэни? – встрепенувшийся Донгар уставился на свою колотушку, но вырезанное лицо вновь было совершенно неподвижно, а голос молчал.

Аякчан и без того почему-то казалось, что он наговорил достаточно. Донгар искоса поглядел на нее… Расправил плечи… Вскинул голову и, мерно ударяя колотушкой в бубен, горделиво пошел по кузнице – как подходят парни к девушкам, зовя в хоровод:

– Булуттуг дээрнин, алды-биле… Будуктуг ыяштын, кыры-биле… Моя небесная албасы прилетает, ведьма моя, с шорохом, с шумом, у нее раздвоенный язык, она – острее шила, она – хитрее лазутчика…

– Ты куда меня тянешь? – шепнул Хакмар, оборачиваясь к Аякчан.

– Я никуда тебя не тяну. Это меня… меня тянет, – прошептала в ответ девочка, с ужасом глядя, как ее пальцы неумолимо сползают с плеч мальчишки. Она попыталась удержаться, схватившись за его белую рубашку, но плотная ткань выскользнула из ее пальцев, как Огненный шелк, ее поволокло, будто кто тащил за руки, и швырнуло прямо на мальчишку-шамана. Аякчан выставила вперед ладони, пытаясь оттолкнуть его… и пролетела сквозь пустоту.

Свиток 22 О том, что совсем не просто сесть на голову албасы

Она висела в серых небесах. Но это не были небеса, знакомые ей по редким полетам – с резким ветром в лицо, хмурыми облаками и перепуганными птицами, шарахающимися прочь от проносящейся мимо девчонки. Эти небеса источали слабое мерцание. Что-то укололо ее в ухо. Девочка запрокинула голову – луч мерцающей совсем рядом звезды чуть не ткнулся ей в глаз. Она услышала тихий шелест и журчание – и поняла, что парит над медленно текущей Рекой. Темной, как сама Ночь, неспешно катящей густые маслянистые воды вверх… и в то же время вниз. В темных водах не отражалось ничего – и в то же время от них исходило слабое мерцание. Аякчан присмотрелась – из густого мрака Реки медленно проступало даже не отражение, а скорее изображение города, словно нарисованное на поверхности черной воды: россыпи домов с теплящимися внутри крохотными Огоньками вокруг сверкающей громады храма. Аякчан попыталась приглядеться – что-то с местным храмом было не так… Девочке показалось, что он как- то нелепо топырится на кряхтящей под его тяжестью земле. Будто присевшая перед прыжком лягушка.

– Красная кровь заалеет… С красным дыханием прощается… – шепнул ей в ухо показавшийся знакомым голос.

Аякчан сложила ладони ковшиком, и тут же они до краев наполнились дымящейся алой кровью.

– Беда, ох, беда! Дурной знак! – простонал все тот же голос. – Ищи, ищи Черную! – на плечи ей словно обрушилось что-то тяжелое, шею стиснуло. – Не расплещи кровь!

Не сводя глаз с крови, наполнившей ее ладони, Аякчан стала подниматься по возникшей рядом с ней лестнице. Веревочные ступеньки прогибались под ногой. Лестницу качало, и качалась туда-сюда кровь в ладонях, густые темные капли одна за другой просачивались между пальцами и с шипением исчезали в пустоте. Лестница затряслась, Аякчан почувствовала запах паленого – и, цепляясь за веревочные ступеньки только пальцами ног, мгновенно крутанулась в сторону, расплескав из чаши ладоней веер алых брызг. Там, где она только что стояла, разбрызгивая искры, прокатился шар Алого огня. Аякчан зашлась скрежещущим хохотом и вернулась обратно на ступеньки. Снова шаг за шагом начала подниматься. Только вот тяжесть на плечах мешала…