и навсегда покончить с Мэнзикертом и потому преследовал его около сорока миль вверх по реке, почти до окрестностей современного порта Стоктон, прежде чем наконец отказаться от погони. Причина этого конфликта между потенциальными союзниками неизвестна, так как дошедшие до нас исторические источники немногочисленны и зачастую неточны. Регулярность, с которой истина и легенда в ранней истории Амбры расходятся и идут каждая своим путем, способна привести в бешенство любого историка, но результат налицо: в конце лета года Огня Мэнзикерт оказался в семидесяти милях вверх по реке, в том месте, где Моль образует зигзаг, прежде чем выпрямится и к северу, и к югу. Здесь он обнаружил, что текущие на юг пресные воды совершенно очистили заходящие в русло с приливом соленые волны[4].
В этом, образовавшем естественную гавань «изломе» Мэнзикерт на закате дня своего прибытия велел бросить якорь. Берега здесь поросли густым, хорошо знакомым аанам кустарником, который отдаленно походил на растительность их родных Южных островов[5]. К немалой своей радости, люди Мэнзикерта не увидели никаких признаков потенциально враждебного населения, но, поскольку приближались сумерки, не смогли найти в себе сил отправить экспедицию на берег. Однако той ночью дозорные на кораблях были поражены, заметив огни лагерных костров, явно видные за деревьями, а некоторые наделенные острым слухом китобои услышали даже звуки пронзительных песнопений. Мэнзикерт немедленно приказал военному отряду высадиться под покровом темноты, но труффидианский монах Самуэль Тонзура уговорил его отменить это распоряжение и подождать до утра.
Тонзура, который после своего похищения из Никеи (города в дельте реки Моль) уговорил капана перейти в труффидианство и тем самым приобрел над ним немалое влияние, играет существенную, возможно, главную роль в нашем понимании ранней истории Амбры[6]. С произведений Тонзуры берут свое начало большинство хроник; речь идет и о его дискредитированной (и неполной) «Биографии Джона Мэнзикерта I Аанского и Амбрского»[7], написанной, по всей очевидности, дабы угодить капану, и о его тайном дневнике, который он во все времена держал при себе и которого, как можно предположить, Мэнзикерт никогда не видел, поскольку в противном случае приказал бы казнить монаха.
Дневник содержит исключительно подробный рассказ о Мэнзикерте, его подвигах и событиях, последовавших за основанием Амбры. Что этот дневник возник (или, точнее, заново появился) при несколько сомнительных обстоятельствах, не должно отвлекать от его обшей достоверности и не объясняет осмеяния, которому его подвергли в определенных кругах, возможно, потому, что имя «Самуэль Тонзура» для немногих узколобых ученых звучит как шутка. Для самого Самуэля Тонзуры никакой шутки тут определенно не было[8].
На рассвете Мэнзикерт отдал приказ спустить на воду шлюпки и с отрядом в сто человек, включая Тонзуру, отправился с разведкой на берег. Зрелище, вероятно, было несколько нелепое, потому что, как пишет о Мэнзикерте Тонзура, предводитель китобоев обладал крутым нравом и потому «должен был занимать целый корабль сам, за исключением гребцов, ибо был столь крупным, что корабль под ним представлялся игрушечным»[9]. Здесь, пока Мэнзикерта везут к тому месту, где он заложит город, самое время полностью процитировать знаменитую оценку, данную Тонзурой капану:
Я восхищался этим человеком, ибо природа сосредоточила в нем все качества, потребные полководцу. Он возвышался почти на семь футов, поэтому, чтобы взглянуть на него, людям приходилось запрокидывать голову, будто смотрят они на вершину утеса или горного пика. С поразительно голубыми глазами и нахмуренными бровями, его лик не был ни приятным, ни мягким. Его голос был подобен грому, а руки — словно созданы для того, чтобы сокрушать стены или проламывать бронзовые врата. Он умел набрасываться как лев, а его нахмуренное лицо внушало ужас. Те, кто видел его впервые, подмечали, что все услышанное о нем ранее — преуменьшение[10].
Увы, мудростью или милосердием, которые равнялись бы его боевым качествам, капан не обладал. По всей видимости, в данном случае Тонзура опасался нрава своего хозяина, поскольку пытался убедить Мэнзикерта остаться на борту флагманского корабля и разрешить возглавить десантный отряд более осмотрительному из своих лейтенантов (возможно, даже своему сыну Джону Мэнзикерту II[11], который со временем станет блестяще править своим народом), но Мэнзикерт, хоть и был труффидианином, и слышать об этом не захотел. Капан настойчиво уговаривал сопровождать их свою супругу Софию. К несчастью, Тонзура мало что рассказывает о Софии Мэнзикерт как в биографии, так и в дневнике (ее собственная биография до наших дней не дошла), но из того немногого, что нам о ней известно, описание, данное Тонзурой ее мужу, равно может относиться и к ней: эта супружеская чета не раз романтично распространялась о счастии, что имеют возможность грабить совместно.
Итак, Мэнзикерт, София, Тонзура и люди капана высадились в месте, которое вскоре станет Амброй. Однако в то время оно было населено народом, который Тонзура окрестил «серошапками» и который сегодня известен как «грибожители».
Тонзура сообщает, что не успели они углубиться в кустарник и на сто шагов, как наткнулись на первого туземца, стоявшего возле своего «низенького круглого жилища, которое имело куполообразную крышу и абсолютно ровные, без единого шва стены и от порога которого начиналась дорога, выложенная золотистыми гладкими камнями, хитро скрепленными неизвестным раствором». Строение, возможно, некогда служило будкой для часовых, но сейчас использовалось под жилище.
Совершенно очевидно, что здание произвело на Тонзуру впечатление большее, чем стоящий возле него туземец, потому что он потратил три страницы на подробнейшее описание постройки, а ее обитателю уделил всего один короткий абзац:
Плотный и невысокий, он достигал капану лишь до плеча; с головы до ног он был закутан в серый плащ, прикрывавший штаны и рубаху, сшитые из звериных шкур, тоже серых, но более светлого оттенка. На голове у него красовался головной убор цвета шкуры нолса: высокая, широкополая шляпа, прикрывавшая лицо от солнца. Его черты, насколько их удалось разглядеть, были тупыми, землистыми и лишенными мысли. Когда капан осведомился, что это за место и как оно зовется, малоприятное существо не смогло ответить, только издало череду щелкающих, чавкающих и свистящих звуков, которые как будто имитировали стрекот кузнечика и саранчи. Такое никто бы не счел языком или речью. Как у насекомых, это были звуки, выражающие предупреждение или любопытство и лишенные иного смысла [12].
Мы можем получить немалое удовольствие, вообразив себе этот фарс: гигант наклоняется, дабы пообщаться с карликом, карлик обращается к нему на языке столь изысканном и сложном, что по сей день не поддается переводу, а гигант выплевывает череду грубых гласных и согласных, которые серошапке, вероятно, показались внезапным приступом апоплексии.
Мэнзикерту серошапка показался отвратительным, похожим (как его иногда цитировали) «одновременно на ребенка и на гриб»[13], и если бы не страх перед возмездием предполагаемого местного правительства неизвестной мощи, капан проткнул бы туземца саблей. Тем не менее он оставил еще свистящего и щелкающего в спины уходящим[14] серошапку нести свой неведомый караул, а сам направился по золотой дороге, пока не вышел к городу.
Хотя Тонзура преступно не приводит рассказ о том, как среагировали, увидев город, Мэнзикерт и София (по приводимому монахом описанию они вышли к месту будущего бульвара Олбамут), можно лишь предположить, что на них он произвел не меньшее впечатление, чем на самого Тонзуру, который писал:
«Видимые за редеющими кронами деревьев, купола и крыши были украшены золотыми звездами, точно сам небосвод, но если на небесах звезды имеются лишь через промежутки, здесь поверхность была целиком покрыта золотом, извергающимся с коньков крыш нескончаемым потоком. Главное строение окружали другие, поменьше, в свою очередь, полностью или частично обведенные крытыми галереями. От
