Он кружит Каму, девочка смеётся. Гриха смотрит на детские игры с презрением. «Здравствуй, отец», — говорит он. Гриха до сих пор не понимает, почему Марк не увёз Июлю, а остался в её деревеньке. Теперь в деревеньку приезжают богато одетые господа, чтобы заказать шпагу лучшему оружейнику в провинции.
Июля выходит на крыльцо. Марк улыбается, целует её. Вкладывает в её руку какой-то свёрток.
Июля любит подарки, и Марк никогда не возвращается из города с пустыми руками.
— Обед готов, — шепчет она.
— Ты шепчешь, чтобы дети не узнали? — шутит Марк.
Июля говорит:
— Дети! Мыть руки и за стол!
Кама бежит в дом с криком:
— Папа, ты что-нибудь мне привёз?
Гриха идёт за ней молча. Он ещё не знает, что через неделю, на его шестнадцатилетие, отец подарит ему свой лучший клинок. И будет учить своему мастерству серьёзно. Гриха перестанет подавать инструменты, таскать воду и раздувать меха. Гриха будет ковать клинки. Марк рассказал об этом Июле, и она рада.
Они сидят за столом. Июля хлопочет, носит еду, ставит на стол, накладывает на тарелки. Кама хрустит огурцом. Гриха уныло жуёт картофелину.
— В городе нынче неспокойно, — говорит Марк. — Ремесленники волнуются, народ нищает, управитель заперся в замке и думает, как утихомирить людей.
— Это было всегда, кажется, — отвечает Июля.
— Сейчас особенно. Если управитель не предпримет кардинальных мер, он поплатится головой.
— Тебе жалко его голову?
Марк усмехается.
— Не очень. Но как бы до нас волна не докатилась.
— Какая волна?
— Будут набирать рекрутов.
Марк смотрит на Гриху. В сердце Июли появляется иголка.
Июля никогда не молилась. Она видела, как это делает мать, но сама — никогда. Теперь поздно начинать. Поэтому Июля идёт к опушке леса. Дуб, старый родной дуб, почти засох за год. С тех пор, как в него ударила молния, он чахнет и чахнет. Его корни всё дальше выбираются из-под земли, его кора отваливается целыми пластами.
Июля прижимается к умирающему дереву.
— Дерево-дерево, — шепчет Июля. — Помоги мне, дерево, что мне делать, милый мой, что мне делать?
Дуб молчит. Он пахнет сухостью, приятно, согревающе.
Что-то прохладное тычется в её руку. Она проводит рукой по шерсти и понимает, что это зверь. Она не может понять, что это за зверь: в темноте виден лишь смутный силуэт. Она не видит ни высокого мощного загривка, ни узкой длинной морды. Она чувствует влажный нос, садится на корточки и прижимается к нему лицом.
— Зверь, помоги мне, зверь, помоги, пожалуйста, — шепчет она.
Зверь лижет её лицо шершавым языком.
Демиург потирает ладони. Звери уже почти нашли друг друга. Они бегут по шарику навстречу один одному, они петляют, они пересекают ущелья и горные цепи, они переплывают океаны, и за каждым ползёт, плывёт, летит, бежит, скачет, прыгает войско.
Демиург знает место встречи. Глиняный зверь нашёл его раньше, чем деревянный, но и деревянный зверь почти уже добрался.
Когда они сойдутся — две стихии, две мощи, две пешки на огромном игровом столе, — они будут драться. Они будут кусать друг друга, рвать друг друга на куски когтями и зубами, давить друг друга. И за каждым будут стоять волки, крысы, совы, коршуны, змеи, рыси, камни, деревья и травы, ручьи и ветра.
И когда один победит, второй упадёт на землю — обгоревшими деревяшками или пыльными кусками сухой глины.
Старуха что-то пережёвывает оставшимися зубами. Она вертит в пальцах вязание, но пальцы слушаются плохо, и она часто возвращается назад, чтобы что-то переделать. Ей холодно, хотя камин горит ярко, и на плечи её накинута шерстяная шаль. Впрочем, ей всегда холодно.
В комнату вбегает девочка.
— Бабушка, бабушка, расскажи мне сказку.
Старуха приходится ей прабабкой, но бабушкой называть проще.
Старуха улыбается беззубым ртом.
— Ну, садись, садись, милая…
Девочка подтягивает к креслу старухи маленький стульчик из угла комнаты, садится.
— Про что тебе рассказать, милая?
— Про что хочешь, только новую!
Старуха шамкает губами.
— Когда-то я была маленькой девочкой, как ты теперь, — начинает она. — Я вот так же бегала по дому, по лесу. Засохший дуб тогда был ещё живым.
— Живым… — повторяет девочка.
— Да, живым. И однажды я встретила в лесу зверя. Это был странный зверь, таких зверей больше не было и нет. Он был сделан из глины.
— Из глины? — удивляется девочка.
— Да, из глины.
— Он был страшный?
— Нет, милая, он был добрым. Я погладила его, и он ушёл.
— Куда?
— Не знаю, милая. Ушёл и всё. Прошло много лет, и я встретил в том же лесу другого зверя. Он был сделан из дерева. Он тоже оказался добрым, хотя выглядел очень страшно. Я погладила его, и он тоже ушёл.
— А что дальше?
— Потом я ещё раз видела зверя. Я не знаю, что это был за зверь. Но звери эти — волшебные. Если когда-нибудь ты встретишь одного из них, не бойся, а попроси о чём-нибудь. Только это должно быть самое сокровенное желание.
— А ты о чём просила?
— У первого зверя я попросила просто, чтобы всё было у нас хорошо в доме всегда. Так оно и было. У второго я попросила, чтобы всё было хорошо у меня, чтобы муж у меня был хороший и любящий. Так оно и получилось. А у третьего я попросила счастья для сына своего, то есть для твоего дедушки Грихи. И он тоже всю жизнь счастливо прожил.
— И поэтому у нас всегда счастье в доме?
— Поэтому, верно. Но только одного я боюсь: что когда-нибудь вернутся эти звери — и не исполнят желания снова, а платы потребуют.
— Какой?
— Не знаю, милая, не знаю. Главное — не бойся их, милая. И всё будет у тебя хорошо.
Поздно вечером девочка выбирается из своей кровати и выходит из дома. Она бежит к опушке леса, к сухому дубу, потому что она хочет встретить волшебного зверя и попросить у него счастья. Она ещё не знает, для кого. Может, для себя. Может, для мамы. Может, для прабабушки.
У дуба тихо. Стрекочут кузнечики.
