Kefir

– Не по себе.

– Случилось что-нибудь?

– Нет. Не знаю. В общем, сейчас я не могу.

Ольга нажимает отбой. Ни тебе здрасьте, ни тебе до свидания…

 

– У мамы на ногах пятна, – говорит жена, входя с трубкой в кухню. – Красные.

– Что?

– Пятна.

– Какие пятна?

– Ну, пятна. А дерматолог в отпуске. Она сейчас придёт их показывать.

– Кому, мне?!

Трубка в руке у жены опять звонит.

– Ликапривет, – говорит жена, – какделаамыодниостались.

Это ещё на час.

– Ты какой телефон учительнице дала? – спрашиваю.

Жена слушает трубку и смотрит на меня. С укором. Я мешаю ей раз в жизни поговорить с подругой.

– Какой телефон? Слышишь? Домашний у нас всё время занят.

– Я и мобильный дала, – говорит жена.

– А он у тебя не разряжен?

– Он в сумке.

Роюсь у неё в сумке, нахожу мобильник. Отключившийся, чего и следовало ожидать. Ставлю на подзарядку. Включаю. “И кто только придумал возить такую мелюзгу в лагерь. Хорошо хоть лагерь не пионерский и не концентрационный, а трёхдневный”.

 

А вот и мама. В смысле, мама жены. Пришла показывать пятна. Жена продолжает говорить по телефону. Мама ждёт. Я ухожу от греха подальше. В спальню. И ложусь. Кошка моментально устраивается сверху. И давит на грудь своим, вроде бы небольшим, весом. В голове вертится: “Надо вздремнуть… – и снова: – Надо вздремнуть”.

 

Просыпаюсь я, слава Богу, вовремя. И с нехорошим чувством. Мне снилось, что больной Санька сел на мои очки, а я его за это пнул. “Зачем ты меня бьёшь?” – спросил больной Санька. А я ничего не ответил, потому что проснулся. И вспомнил, что сон этот был в действительности. Паршиво.

Жена смотрит телевизор, говорит по телефону о Саньке, ест мороженое и kefir. Мамы с пятнами нет.

Собираюсь. Кладу в рот мятную жвачку. Подхожу к жене. Вынимаю из руки трубку и швыряю её в стену. Говорю “пока” и ухожу. “Хорошо, – думаю, – что у нашего телефона две трубки. И что это на меня нашло?”

 

Метров за сто до работы мне крупно везёт. Полицейский фургон, перед которым я ехал, зажигает сигнал STOP. Людей за всю жизнь тут ни разу не останавливают, но я со своим еврейским счастьем из этих людей исключение. Меня останавливали вчера.

Торможу. Жду, пока подойдут. Опускаю стекло.

– Просто полицейский контроль, – успокаивает меня полицейская девушка. – Выйдите, пожалуйста, из машины.

Выхожу. Она проверяет документы, аптечку, плакетку техосмотра. Напарник спрашивает, пью ли я спиртное. “Приехали”.

– Пью, – говорю, – но редко.

Напарник идёт к фургону и возвращается с прибором. Разрывает стерильную упаковку мундштука. Прилаживает его к аппарату.

– Дыхните.

Дышу. Полицейский смотрит на экран.

– Ещё раз, битте.

Дышу ещё раз. Полицейский показывает прибор. На нём сплошные нули. Снимает мундштук и отдаёт мне.

– На память, – говорит.

– Спасибо, – лезу через опущенное стекло в машину и извлекаю точно такой же мундштук. – Это, – говорю, – вчерашний.

Полицейские долго смеются, прощаются и уезжают. “Неужели у них сломан прибор? Или всё из меня уже выветрилось?”

 

Машину после работы на нашей улице ставить негде. Хоть бери с собой. Поэтому обычно я бросаю её в километре от дома. А сегодня вынужден остановиться ещё раньше. Поскольку дорогу мне переходит старый больной кот. Переходит долго. Не обращая внимания на шум мотора и свет фар. Побежать он не может, так как еле шевелит ногами. И они у него трясутся. Видимо, кот ушёл из дому, чтобы умереть на воздухе.

Я вижу, как он добирается до придорожных кустов и в них затихает. Паркуюсь, не пересекая линии, по которой кот шёл. Плетусь одышливо в гору. Ночь нежна, светла, тиха и так далее.

В квартире тоже тишина. Просто-таки кладбищенская. Но свет горит чуть ли не везде, как обычно.

Когда Санька дома, такой тишины не бывает никогда. Даже ночью.

Тушу лишние лампочки. Моюсь, чищу зубы. Вспоминаю, как безнаказанно ушёл от полиции. “Это надо обмыть”. Достаю всё тот же вискарь и всё то же мороженое. Допиваю. Закусываю. Заново чищу зубы. И ложусь. “Ещё два дня, – думаю я медленно, – ещё два”.

 

Первый автобус появляется ровно в пятнадцать тридцать. Умеют всё-таки немцы. Написали “прибытие в 15.30” – прибыли в пятнадцать тридцать. Пусть и не все сразу, а по очереди. Санькин автобус приезжает минут через десять, четвёртым. Он останавливается прямо возле нас. Дверь открывается, из неё начинают выползать дети. Санька выходит последним. На футболке надпись: “Я вам не сладенький!” В руках внушительный пакет. Голову обтягивает эластичная сетка, на макушке тампон.

– Ничего страшного, – говорит учительница, – не волнуйтесь. Это он сейчас в автобусе упал.

“Сказать бы тебе, – думаю, – по-русски”. Забираю Санькины документы и отворачиваюсь. Вижу боковым зрением, что жена уже получила багаж. Беру Саньку за руку и веду к машине.

– Как же ты так? – спрашиваю.

Молчит.

Потом говорит:

– А ещё я чуть в бассейне не утонул.

– Рад за тебя, – говорю. – Поздравляю.

Моя ирония Саньке не нравится.

– Зато я первым уложил свой чемодан, – говорит он.

– А что у тебя в пакете?

– То, что туда не влезло.