31
— Подъем, сволочи! — орал обозленный на всех и вся, еще не протрезвевший от ночного возлияния санитар. Почти что всю ночь Вова, уложив спать больных, даже не снимая белого халата, бражничал с Тузом и Касимом. Больничные авторитеты угощали санитара водкой, закусывая напиток прибалтийскими шпротами. Такой редкий в больнице деликатес Касим просто забрал у Кирпича, объяснив, что передачкой делиться надо, а вклад в общак — святое дело. Верхушка в иерархии душевнобольных просто обирала пациентов, но благодаря тому, что делилась добытым с младшим медицинским персоналом, имела определенные привилегии в дурхате. Например, Тузу разрешали варить чифирь чуть ли не в любое время суток; в бане, в которую обычных пациентов толпой водили раз в две недели, авторитеты, не торопясь, мылись каждое воскресенье. Напившихся главарей в наблюдательную не запирали и нейролептиками не закалывали. В обмен на свои вольности авторитеты поддерживали в отделении порядок и наказывали вместе с санитарами проштрафившихся.
— Подъем, ушлепки! — орал Вова, колотя по металлической спинке кровати специальным ключом, с помощью которого открывались все больничные двери.
— Могли бы хоть в праздник дать выспаться! — пробасил Сухоплюев.
— Я тебе такой праздник устрою! Ишь расслабились, — визгливо орал санитар, после чего сдернул с кровати Сухаря одеяло, а потом и самого бунтовщика. Сухоплюев ударился головой об пол и заголосил: — Уя-уя! Уя-уя!
— Поори у меня еще, могу за неповиновение и на вязки прификсировать, ты меня знаешь!
— Не-а, не надо, — быстро вскакивая на ноги, просвистел Сухарь, — я уже встал, дядя Вова!
— Спать ночью будешь, — осклабившись, прокомментировал действия санитара Касим и уже с угрозой в голосе добавил: — А будешь с персоналом пререкаться, пистон получишь!
Завтрак и прием таблеток прошел как всегда, но, когда начался перекур, произошел маленький скандальчик. У Сашки Копытова исчезли все яблоки, который ушлый деляга поменял вчера на сигареты.
— Мужики, кто фруктики мои попер? Не может быть, чтобы концов было не найти! — плаксивым голосом говорил Копыто.
— А на кого думаешь? — спросил Касим
— Тут треть отделения под подозрение попасть может, сам знаешь, Касим, крыс у нас хватает, — вставил Карась.
— Фикса, — обратился авторитет к одному из больных, на которых могло пасть подозрение. — Твоих рук дело?
— Не-а, вы че, мужики, б...ю буду, не я!
— А может, знаешь кто?
— Так, наверное, Валька с Танькой, они на такое способны.
— Зови их сюда.
Сидевшие около мусорного ведра изгои поклялись, что в краже невиновны. Прошерстили всех, кого можно было заподозрить в краже, но следов вора так и не нашли. Неудавшийся коммерсант Сашка Копыто призывал на головы своих обидчиков все небесные кары.
— Мужики, меня же пайки лишили! Я ведь сигареты, которых мне бы на неделю могло хватить, за яблочки отдал!
— Впадлу воровать у своих, — вставил Карась, — ты, Копыто, последи еще за мастевыми, но, похоже, фрукты твои уже съедены!
Вскоре скандал тихо сошел на нет.
— Так, собираемся на работу! — объявила медсестра и начала читать список тех, кому врач разрешил работать за пределами отделения. Каждое утро список счастливчиков, которые были выбраны врачом для работы на улице, зачитывался медперсоналом перед строем больных. Попасть в выходную команду значило очень многое. Во-первых, это значило близкий конец лечения, так как выпускали на уличную работу только тех, у кого кризис уже миновал. Во-вторых, в рабочие попадали те больные, кто имел примерное поведение, пользовался доверием врачей и при случае не ударился бы в побег, а такое отношение со стороны эскулапов многого стоило. В-третьих, бригаде счастливчиков выдавали на каждый день по пачке “Беломора”, неслыханное богатство по больничным меркам. Таким образом, на каждого рабочего выходило по четыре-пять папирос. И кроме того, трудившимся больным за обедом дополнительно к скудной пайке добавлялось то вареное яйцо, то ложка творога. Но все это мелочи по сравнению с тем, что работа вне пределов зловонных палат — это уже было счастье, первый глоток воли, преддверие выхода из дурдома.
— Котов! — произнесла медсестра.
У Андрея полезли на лоб глаза, он переспросил:
— Что Котов?
— Что-что, на улицу идешь работать, вот что!
Все еще огорошенный Андрей переглянулся с Ильей.
— Во везет! А меня, сколько я ни просился на улицу, все равно не выпускают! — завистливо произнес Карась.
— Ничего, Илья, если тебе что с улицы пронести надо, я сделаю! — ответил обрадованный Кот.
— Тише ты, персонал услышит! — шикнул на счастливчика Карась.
32
На улице было еще темно. Трескучий мороз пробирался под телогрейки, которые были надеты прямо на больничные пижамы. Спереди и сзади на фуфайках было крупно написано: “ОТДЕЛЕНИЕ № 2”. Вместо шарфов шею украшали вафельные казенные полотенца. Осклизлые, затасканные ушанки служили головными уборами. Ноги больных были обуты в самые дешевые матерчатые ботики с прорезиненной подошвой, все как на подбор одного, сорок четвертого, размера. Чтобы обувь не болталась на ноге, Андрей, по совету Бороды, который был также отряжен на уличную работу, обернул ступни какими-то грязными тряпками, которые валялись в раздевалке.
Сделав несколько шагов по узенькой, протоптанной среди сугробов тропинке, Андрей чуть не упал в снег. Свежий морозный воздух опьянил больного. Немного запыхавшись с непривычки, Андрей делал неуклюжие шаги в ботах, в которые очень быстро набился снег. Котов остановился и огляделся по сторонам. Позади остались приземистые здания больницы и высоченный забор, впереди маячил сосновый лес. Вековые деревья, как показалось пациенту, упирались вершинами прямо в небо.
— Ну, че встал, двигай батонами! — услышал Андрей окрик старшего в группе, алкаша Бори, который непонятно по какой причине оказался в тюремной больнице.
— Да иду я, иду! — виновато ответил Андрей.
Караван из пяти больных двинулся дальше. Колючий встречный ветер поднимал поземку, снег бил по щекам идущих. Казалось, на теле нет места, в которое бы не проник холод. Следы, которые оставались за больными, быстро исчезали под напором зимней стихии. Сама тропинка представляла собой лишь углубление между снежными сугробами. Оступавшиеся пациенты набирали полные ботинки снега.
Наконец группа остановилась у лесопилки. Запах свежераспиленной древесины щекотал ноздри подневольных. Задача больных была не из легких. Нужно было таскать напиленные доски от пилорамы, около которой они в беспорядке валялись, к большому ангару и складывать их в штабеля. Сначала Андрей по неопытности с азартом принялся за работу и стал быстро хватать доски, волоча их в одиночку по снегу.
— Остынь малеха! — осадил Котова старший. — От работы кони дохнут! Торопиться некуда, хоть ты весь день так будешь упираться, хоть в два раза тише. Нам никакого плана здесь не установлено. Главное, мы здесь присутствуем и немного работаем.
— Понято, — ответил Андрей, мускулы которого после почти месячного вынужденного безделья так и стремились к тяжелой физической работе. Бросив доску на снег, Котов присел. Сердце колотилось.
— Держи твои пять папирос, — протянул Котову “беломорины” Борька из выданной ему сестрой- хозяйкой пачки. Андрей взял горсть табачных изделий и аккуратно положил их во внутренний карман.
— Все, курим пока, — сказал старший.
К обеду больные перетаскали все доски, напиленные до праздника. Поскольку было первое число, новых
