формуляры плохих анализов. Стараясь успокоиться, он лег в постель и начал дремать, с трепетным, пугающим чувством, что каждый день приносит несчастье за несчастьем, и почти не осталось ничего обнадеживающего, и жизнь, еле теплясь, ведет Клебе под руку, как старца, в чужой, бедный пансион, где его из жалости кладут на нечистую койку в томном углу, и он там выхаркивает свои легкие.
Он очнулся, кашляя, у него вспотели плечи, голова, он долго не мог отдохнуть от тягучей боли в суставах. Поднявшись, он отыскал в столе давно заброшенную кар» манную плевательницу синего стекла и, водрузив ее у кровати, кивнул и ухмыльнулся ей, как старому знакомому, которого больше не думал встретить.
Он включил радио, в первых тактах пойманной волны узнал Грига и стал слушать давно знакомую и пережитую музыку смертной тоски. Прошлое хлынуло на Клебе с сладкой и ужасающей невозвратностью, и жалость к себе, и ненависть к тому ничтожеству, какое обступало его со всех сторон и грубо пересиливало, брало верх, — все это стеснило его горло до рыданий. Но когда потухли последние такты музыки, он не захотел расстаться с нею, он выключил радио, бросился к полке с книгами и нотами, и в листах нот, отвыкших от прикосновений, принялся искать Грига. Шел час прогулок, в доме никого не было слышно, в солнце уже появилась предзакатная смягченность. Клебе решил пойти в гостиную к роялю, сыграть Грига.
И когда, волнуясь и торопясь, Клебе перебирал холодно-скользкие вперемежку с чуть шершавыми от пыли листы нот, он услышал за дверью голос Карла, сразу напомнивший, как в смежной комнате, тогда, вечером, сидела Инга с окровавленной тряпкой в руке.
— Господин доктор!
— Войдите, — бодрясь, нарочно громко крикнул Клебе и вздрогнул от своего крика.
Первой вошла Лизль, за нею — Карл.
— Извините, господин доктор, можно? — сказала Лизль бойко. — Мы вам помешали? Мы хотели вам заявить…
— Одну минуту, — прервал Клебе, — я не знаю, кто такие — мы?
— Это вот мы, я и Карл.
Она показала пальцем на себя и на Карла и той же рукой, с размаху, очень женственно, поправила свои обильные черные волосы.
— Мне неизвестен такой феномен — мы. Я знаю Карла, знаю вас, Лизль. Говорите каждый за себя.
— Мы хотим сделать заявление, — опять начала Лизль.
— Я сказал, чтобы вы говорили за себя! — вскрикнул Клебе. — Я нанимал вас в отдельности, а не вместе!
— Карл, говори, — мотнула головой Лизль.
— Я прошу расчет, господин доктор, — сказал Карл со своей счастливой улыбкой.
— А… я понимаю, — сказал Клебе, заставляя себя успокоиться. — То есть в каком смысле? Вы хотите…
— Я ухожу из Арктура, господин доктор.
— Но что вы, Карл! Когда кругом такая безработица!
— Он уже нашел другую работу, — сказала Лизль. — Он идет мостить дорогу, — тут строится, в нашем кантоне. И гораздо больше выходит, чем у вас, и без задержек. Я тоже ухожу с ним, и, пожалуйста, примите наше заявление.
— Отлично, — сказал Клебе, — придите завтра в контору во время занятий.
— И чтобы то, что вы нам должны… что вы не заплатили…
— Я сказал — завтра! — опять, не удержавшись, крикнул Клебе.
— Карл, господин доктор на меня орет, а ты что?
— Господин доктор волнуется, — деликатно сказал Карл.
— Завтра, — повторил Клебе.
— Но мы хотим, чтобы заявление считалось с нынешнего дня, — сказала Лизль.
— Подите вон, — задыхаясь, негромко выговорил Клебе.
— Видишь? — толкнула Карла Лизль. — Господин доктор меня гонит. Этак господин доктор оскорбит меня как девушку, а ты что?
— Молчать, поломойка!
Клебе насилу стоял, держась за нагроможденную кипу нот, его начало трясти, он слышал стук зубов.
— Господин доктор, вы, пожалуйста, не очень, — на этот раз воинственно, поправляя волосы, сказала Лизль. — Когда вы ко мне приставали, я была не поломойка. Вы думаете, никому не известно, что вы ко мне лезли, в мой чулан? Карл об этом великолепно знает. Что ты молчишь, Карл? Эх ты! У тебя нет расы!
Клебе рванул с полки ноты, кипа рухнула, тетрадки, скользя, раскинулись по полу огромной колодой карт, и на них попадали книги. Он стоял бледный, трясущийся, кашель рвался у него из груди.
— Извините, господин доктор, — сказал Карл, выпроваживая Лизль и отступая следом за нею. Его зеленые прозрачные глаза стали серьезны, он даже не попытался собрать упавшие ноты и книги, а только сочувственно и понимающе передернул плечами.
— Женское кокетство, господин доктор, — мигнул он на Лизль, исчезая.
Доктора Клебе трясло. Это не был знакомый озноб болезни. В беспомощном дрожании рук и головы Клебе почудилось страшное подобие трясучего паралича. Ему было немыслимо двинуться с места — вдруг это и правда паралич? Он ждал, когда пройдет отвратительная пляска. О музыке он забыл. У него явилось необоримое желание скрыться, спрятаться в недосягаемую щелку, скататься в клубок и так залечь, чтобы никто не нашел. Его терзало, что вот сейчас опять отворится дверь и снова повлачат его на какое-нибудь унижение. Он все стоял. С пола глядела на него выхоленная, довольная, раскрашенная физиономия, рядом с ней — другая, совершенно ее повторяющая, потом третья, четвертая: это высыпались с полки романы Уоллэса, и преуспевающий автор улыбался со своих обложек, счастливый, как Карл. Клебе попробовал шагнуть. Ноги вяло повиновались. Он наступил на ноты, потом прямо на Уоллэса, попирая его улыбку. Он метнулся из угла в угол, решил принять успокоительное лекарство и пошел в медицинский кабинет. Раскрыв аптечку, он выбрал маленький, темно-желтый флакон, спрятал его в карман, задумался, шагнул к стерилизатору и достал шприц.
Он вернулся к себе, положил шприц на столик, отставив прочь плевательницу, подошел к книжной полке, вытянул за корешок «Фармакологию» и, найдя нужный раздел, внимательно почитал стоя.
Ему казалось — он успокоился, хотя руки еще тряслись. Он глянул в зеркало. Щеки и лоб были покрыты сеткой тоненьких розоватых жилок, точно от холода, и он назвал это про себя врачебным термином — мраморностью кожи. Лицо не понравилось ему.
Он быстро сел за стол, взял почтовую бумагу с маркой Арктура в верхнем уголке, отвинтил наконечник пера и, навалившись на локоть, чтобы не дрожала рука, стал писать.
15
Карл чистил мебель В холле, когда пришел почтальон — пожилой низенький толстячок с усами кольцом, уже сколько лет носивший в Арктур почту. Они поздоровались.
— Шеф спит? — спросил почтальон.
— Еще не выходил.
— Придется потревожить: ему деньги телеграфом.
— Э, это как раз то, чего нам не хватает, — просиял Карл, — ступайте прямо к нему.
Через минуту почтальон вернулся к Карлу.
— Господин доктор не отзывается. Я стучал как следует.
— Это он надевает смокинг, чтобы встретить вас тостом, — весело сказал Карл. — Пойдемте.
— Раньше в таких случаях он подносил мне наперсточек киршвассера, — сказал почтальон.
— А теперь, умирай от жажды, не поднесет стакана воды, — сказал Карл.
