подобным попыткам самооправдания. Но все же, на мой взгляд, не стоит считать, будто Донцова и культивируемый ею образ жизни и мышления не несут с собой никакой опасности. Подземная вода литературы в лице Донцовой однажды может выйти наружу и затопить то, что построено на поверхности.
Отличие нашего времени от того, что было двести лет назад, в примате скорости распространения информации над ее качеством. Из-за Донцовой голоса других менее слышны. Это рассуждение не менее банально, чем любое прочее, но такую банальность намного полезнее повторять. Нетрудно перечислить те вездесущие неуничтожимые аргументы, о которых говорилось вначале. Их более чем достаточно: тиражы, площади стендов на выставках, размах рекламных акций, расстояния, на которые книги удалены от входа в магазин, концентрации встреч с читателями, доли телеэфира, приходящиеся на экранизации, объемы самих текстов, поощрение медийных инкарнаций авторов и придание самим авторам реального социального значения в виде популяризации создаваемых ими благотворительных фондов. И так далее, пока не закончится перечисление всех знаков отличия. Соединяясь вместе, эти аргументы накладывают броню на один из самых диких тезисов, а именно что искусство должно принадлежать народу.
Внутри литературы Донцова не является исключительным злом. Здесь помогает апелляция к истории бульварной литературы и к метафизическим основам мироздания. Однако Донцова является исключительным злом вне литературы. Тем самым злом, которое всегда наказывали самым впечатляющим образом и при большой публике.
Рассмотрим двух людей. Первый пишет простенькие однодневные детективы, в которых глава семейства может придти домой и сравнить приготовленный суп с расчлененкой. Вдумаемся в это слово и представим себе то, что оно означает. Второй получает подряд три премии “Писатель года”, две премии “Бестселлер года”, выигрывает несколько литературных конкурсов, становится свидетелем того, как в Москве на Страстном бульваре закладывается звезда в его честь, и, наконец, получает Орден Петра Великого 1-й степени с лентой за “большой личный вклад и выдающиеся заслуги в области литературы”. Очевидно, что ни при каких обстоятельствах эти два человека не могут иметь ничего общего. Совершенно немыслимо, но Донцова умудрилась воплотиться сразу в обоих. Тут, правда, следует сказать, что Орден учрежден общественной организаций, да и существует их под таким названием, похоже, несколько, но только что это меняет? В наше время имеет смысл только то, насколько можно удержать на себе взгляды общественности. И Орден помогает это сделать.
Само существование творчества Донцовой защищено силами, о которых она даже не подозревает. Отложив в сторону аргументы аналитической психологии, в повседневном измерении под этими силами можно понимать, например, рынок. Всем и так понятно, что законы рынка не интересуются индивидуальным мнением, а любой маркетолог вообще смотрит на людей как на набор коэффициентов, определяющих их покупательную способность в данный момент. Но, так или иначе, есть вещи, существование которых не зависит от выбора в пользу морали или аморальности. Например, в химии есть ряд законов, которые называются “правилами запрета”. Эти правила гласят, что есть процессы и явления, которые невозможны. Они невозможны в самом прямом смысле: сами по себе (без специфического дополнительного вмешательства) они просто не осуществляются. Донцова непонятным образом сумела нарушить эти законы. В каком-то смысле это чудо, в каком-то смысле — то самое дополнительное вмешательство в виде вполне просматриваемой социальной политики, поощряющей понижение интеллектуального уровня населения.
Но даже это не так важно по сравнению с другими следствиями, к которым ведет засилье Донцовой на книжном рынке. Самое большое значение имеет то обстоятельство, что Дарья Донцова впервые изменила безобидный статус бульварной литературы. До этого всегда работал принцип: что читать такие книги, что ничего не читать — одинаково бесполезно. В случае с Донцовой “ничего не читать” впервые становится намного полезнее, чем читать.
В чем опасность Донцовой? Формально — ни в чем, да и по сути, как кажется, ни в чем. Чтение ее книг не задевает головы, а раз оно не задевает головы, значит, это просто безобидная пустышка, пригодная для одной-единственной цели — убить время. Будем надеяться, что это действительно так. Но иногда бывает полезно со стороны посмотреть на собственные поделки и немного вдуматься. Посмотреть, что к чему. Подумать над тем, что значит человек, что значит убить человека, что значат похороны ребенка, что значит суп, воняющий, как расчлененка. Эти слова простые только со стороны. Донцова попустительствует легкому оперированию категориями типа “убийства”, “воровства” или “тюрьмы” и способствует их переходу в повседневный лексикон. Складывается впечатление, что обычному человеку эти вещи действительно близки по опыту. Хотя даже от шутливого приобщения к этим категориям можно устать, не говоря уже о серьезности, с которой их обрушивает она.
Разумеется, можно сделать так, чтобы эти категории действительно казались легкими и ненавязчивыми, чтобы их суровый смысл растворялся в общем жизнерадостном настроении. Или сделать подлинный trash, стильный, последовательный, несущий смысл, имеющий что сказать. Еще лучше сделать рассказ об этом подлинно трагичным, поскольку только через трагичность лучше понимается ценность человека. Но Донцова не умеет делать ни того, ни другого, ни третьего.
Ее книги — это даже не субкультура. Такую литературу нельзя представить в виде некоей субкультуры домохозяек и дать ей тем самым возможность найти свое — равноправное с другими — место под крылом все ласково охраняющей демократии. Любая субкультура — это поступательное движение вперед, к новым горизонтам дискретизации и уточнения идеалов. Ей претит общность с обезличенным мейнстримом, который не способен выразить ее более утонченных и вместе с тем более радикальных устремлений. В этом смысле произведения Донцовой не могут быть субкультурой. Они неидеальны по сути. Это докультурный, зачаточный реализм, причем интересующийся только самой примитивной его стороной и, соответственно, неспособный к комплексному взгляду на мир. Между тем завышенное внимание к нему, увы, по инерции актуализует всю массовую культуру, постоянно выводя ее на повестку дня наравне с политическими и общественными событиями.
Любое внимание к Донцовой даже в виде критики — это пособничество ей. Нет смысла содействовать тому, кто паразитирует на отрицательном пиаре. Это могла бы усвоить и Католическая церковь, обвиняя Дэна Брауна. Имея дело с Донцовой и в целом с низкопробной массовой культурой, намного эффективнее делать выбор между принципиальным игнорированием и жестким цинизмом.
