Она улыбнулась чуть грустно, что не ускользнуло от меня:
— Не стесняйтесь, кушайте. У нас в деревне есть знакомые, которые снабжают нас продуктами.
Я принялся уплетать за обе щеки, а она по-прежнему наблюдала за мной, с удивлением отмечая, что я умею пользоваться ножом и вилкой.
— Дорога была, наверное, опасной?
— Да нет, не очень. В Германии один знакомый предприниматель спрятал нас в товарном вагоне, следующем на запад. А в Безансоне мы пересели на поезд с табличкой «Лион». Как видите, все очень просто.
— А что все-таки произошло с вашим другом Жервэ?
— С Жервэ?.. Он попал под колеса вагона на сортировочной станции, когда мы переходили пути… И сразу же скончался.
— Я так хотела с ним познакомиться. Да, все это печально. Судя по вашим письмам, этот парень подавал большие надежды.
— Да, думаю, так. Он увлекался театром, писал рецензии… Из него было трудно что-нибудь вытянуть, всегда такой молчаливый и замкнутый. Поэтому я знал о нем не так уж много.
Она хотела было сменить мне тарелку, но я запротестовал; тогда она наполнила мой стакан красным бордо.
— Спасибо, достаточно.
От вина я расслабился. Но я все же внимательно присматривался к этой старинной квартире. Здесь все свидетельствовало о солидном положении в обществе и крепких семейных традициях. Квартира, несомненно, велика для одного человека. Но, может быть, она живет не одна? Не случайно же у меня возникло ощущение, что в соседней комнате справа кто-то есть. Мне даже показалось, что я заметил отблески на полированной поверхности рояля и светлое пятно партитуры.
— Вы играете? — спросил я.
— Да…
Похоже, она вначале смутилась, но затем, неожиданно решившись, выпалила:
— Я даже даю уроки… чтобы развеяться. Но вы не беспокойтесь, ваша комната в глубине квартиры, так что вам ничего не будет слышно.
— Жаль. Я обожаю музыку, а в детстве сам учился играть на пианино.
— Вы умеете играть на пианино?! Вы никогда мне об этом не писали.
— О, я считал это мелочью, не заслуживающей вашего внимания.
Паркет еле слышно скрипнул, и я невольно обернулся в сторону гостиной; Элен тоже повернула голову.
— Ладно уж, входи! — произнесла она.
И в комнату вошла, а точнее, бесшумно скользнула девушка.
— Моя сестра Аньес, — представила ее Элен.
Я встал, поклонился, и до меня донесся пронзительный, теплый и живой аромат лаванды. Аньес оказалась той самой незнакомкой, которая спешила по темной улице после наступления комендантского часа.
— Позвольте мне поблагодарить вас, мадемуазель. Если бы не вы, мне пришлось бы провести ночь на улице.
После моих слов воцарилось молчание. Должно быть, я сказал лишнее. Элен бросила на сестру быстрый взгляд, значение которого так и осталось для меня загадкой. Аньес же улыбалась. Это была маленькая, худенькая и хрупкая блондинка; у нее был загадочный, как бы обращенный внутрь себя взгляд, как у многих близоруких. Она молчала, пристально рассматривая меня. Я снова сел.
— Моя сестра задержалась у друзей, — объяснила мне Элен. — С ее стороны это непростительное легкомыслие. А между тем ей не мешало бы помнить, что с немцами шутки плохи.
Я проглотил несколько ложечек варенья. Меня ни в коей мере не смущала возникшая напряженность.
— А вот вы никогда не писали мне про сестру, — заметил я.
Аньес по-прежнему улыбалась, а Элен была смущена и старалась подавить раздражение.
— Иди-ка лучше спать, — сказала она сестре. — А то завтра опять будешь плохо себя чувствовать.
Аньес, как ребенок, подставила ей для поцелуя лоб, затем сделала в мою сторону едва заметный реверанс и удалилась своей бесшумной походкой, держа руки неподвижно. Коса венчала ее голову как корона.
— Сколько ей лет? — спросил я.
— Двадцать четыре.
— Я бы не дал больше шестнадцати. Очаровательное создание.
Мне не следовало говорить эти слова, однако я произнес их намеренно. Элен лишь вздохнула.
— Да, очаровательное. Но знали бы вы, сколько хлопот она мне доставляет… Может быть, желаете еще чего-нибудь?
— Честное слово, нет.
— А чашечку кофе?
— Нет, спасибо, не хочу.
— Ну а сигарету? Надеюсь, от этого уж вы не откажетесь?
Она принесла мне пачку «Кэмела» и зажигалку. Я не стал задавать лишних вопросов, но про себя все же отметил, что уж «Кэмел»-то им присылают явно не из деревни.
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.
Через узкий коридор она провела меня в спальню с альковом, приведшим меня в неописуемый восторг. Я тут же подумал, что смогу забиться в него, словно зверек в свою норку. С детства я обожал разного рода укромные уголки, гнездышки, защищенные со всех сторон убежища. В порыве благодарности я невольно схватил Элен за руки.
— Огромное вам спасибо!.. Я так счастлив, что оказался здесь, у вас… что получил возможность познакомиться с вами…
Она отпрянула, вероятно опасаясь какого-нибудь другого, более смелого проявления чувств с моей стороны. В этот момент я был готов поклясться, что она никогда еще так близко не подпускала к себе мужчину. Я тут же отметил про себя, что она вообще довольно странная и совсем не похожа на ту, которую мне описывал Бернар! Но я лишь скромно поцеловал ее руку, полагая, что этот жест должен ей понравиться. В моих глазах он выглядел довольно смешным, но она, без сомнения, оценила его иначе.
— Спокойной ночи, Элен.
Я бросил одежду на кресло, на пол шлепнулся бумажник Бернара. Я поднял его, покрутил в руке, а затем снова засунул в карман. Бернара? Хм… Теперь это был уже мой бумажник!
Глава 3
Я проснулся очень рано, по привычке ожидая сигнала к подъему. Мои пальцы недоверчиво ощупывали тонкие простыни и мягкую подушку. Тут я сообразил, что нахожусь в Лионе, что я свободен и, как раковиной, надежно защищен от враждебного мира альковом. Привычным с детства жестом я запустил руку под подушку и сладко зевнул, радуясь освобождению: ни тебе начальников, ни приказов, ни сотоварищей — я выбрался из стада. Что же касается Бернара, то в душе я все-таки примирился с ним. Наверное, я из тех, кто умеет любить людей лишь после их кончины. Элен?.. Она, пожалуй, тоже не исключение: если в лагере, когда я пытался себе ее представить, она меня волновала, то теперь, когда я ее увидел… Одним словом, она стала интересовать меня гораздо меньше. Но я был бы рад, если бы она меня полюбила или, по крайней мере, постаралась — в ее отношении к Бернару чувствовалась какая-то натянутость и принужденность. Я собирался рассказать ей всю правду, чтобы не обманывать ни себя, ни ее — ведь солгал-то я лишь с целью выиграть время. Признание в том, что я не Бернар, а Жервэ, было равносильно возврату к ежедневным
