славно потрудились с императором. Вся мыслящая Европа, которая когда-то не могла ему простить короны, которую надел вчерашний сын Свободы, теперь была у его ног. Что только о не мне наговорили о нем нынешние писатели: «Последний античный герой... Наш жалкий мир лавочников не смог вынести ослепляющего кошмара его побед...»
И теперь, накануне встречи с Господом, я часто думаю: не согрешил лия, написав его апологию? И о чем была его история? О воинской славе? О великом полководце? Но сколько их было за тысячи лет – Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Аттила... А сколько их было до них – великих и забытых героев, сравнявших с землей величайшие царства? Но все они канули в Лету.
Тогда о чем?..
И я вспоминаю Святую Елену... Я вхожу в его кабинет, он сидит в темноте. В руках у него Библия.
– Послушайте, это из пророка Исайи, – говорит он. – «Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: „тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства...“ Да, – продолжает он, – это была всего лишь история о гибели очередного Вавилона, который из века в век строят великие правители...
И, помолчав, повторяет из темноты слова Папы:
– «Все великие полководцы собирали великие армии, чтобы железом и кровью завоевать мир, но тщетно. И только Спаситель, безо всяких армий, со своего креста завоевал целый свет одною Любовью».
И я слышу его смех...
23 сентября 1832 года. Женева.
После покупки рукописи Лас-Каза Бонапарт преследует меня. Сегодня проснулся посреди ночи. И несмотря на темноту ясно увидел большие бронзовые часы, висевшие высоко на стене почти под потолком. Они странно светились. Было три пятнадцать... и над часами из тьмы медленно выступала крупная голова... Я не мог пошевелиться. Ужас парализовал меня. Я видел, как голова отошла от стены и поплыла над постелью... я различил закрытые глаза и прядь на лбу... Голова пересекла комнату и столь же медленно уплыла в стену...
Я поднялся, зажег свет... я был мокрый от пота... и первое, что увидел на столе, – рукопись Лас-Каза!
В Женеве меня дожидались Жюльетта[37] и барон д'Отанкур, весьма близко знавший Бонапарта. И я дал им прочесть загадочное сочинение.
Сегодня утром мы с Жюльеттой отправились в замок Кноппе. Здесь жила в изгнании Жермена[38], высланная сюда Бонапартом. Здесь же, в рощице, ее могила...
Барон обещал присоединиться к нам в замке.
Нам открыли ворота. Тишину безлюдных комнат нарушал только звук наших шагов. Тени возвращались... Я понимал, о чем думает сейчас Жюльетта... мы прожили слишком долго бок о бок, так что у нас не осталось несхожих воспоминаний. И нам обоим казалось, что наша подруга вот-вот выйдет из комнаты, сядет за пианино и, сыграв любимого Рамо, присоединится к нашей беседе.
Мы остановились в гостиной у окна. Я начал издалека:
– Итак, милая Жюльетта, вы прочли рукопись. То, о чем я сейчас вам расскажу, особенно странно прозвучит в этих стенах, где бродит тень Жермены... Как все мистично... Вы, конечно, помните эти упорные слухи, о которых так любила рассказывать Жермена: будто у Бонапарта был двойник. Сапфировые глаза моей подруги загорелись.
– Да, меня преследует сумасшедшая мысль: мне кажется, что эта рукопись полна намеков... именно на этого двойника! Начнем с того, что Лас-Каз упорно называет своего собеседника «император», будто избегает имени «Наполеон». И далее... Вы помните, как в салоне рассказывали, будто двойник был не только рядом с Бонапартом в сражениях, но и подменял его в опаснейшие моменты боя? И часто двойник, получив свою пулю, отлеживался в палатке, покуда наш «неуязвимый» продолжал руководить сражением... Не потому ли в рукописи на теле мертвого императора находят так много неизвестных ран! Или этот «член, как у ребенка», о котором упорно пишет Лас-Каз. Я знал не одну пассию Наполеона. И все они с удовольствием сплетничали о своих любовных историях, но никто не упоминал об этом. Хотя не стеснялись рассказывать (как положено французским актрисам) массу подробностей...
Она посмотрела на меня с испугом.
– Вы хотите сказать?..
Она замолчала. В окно был виден осенний парк и слышен шум воды, вращающей колесо мельницы. «Колесо времени начало вращаться обратно...»
– Я предложу вам вариант... несколько банальный, но я не могу придумать ничего иного. Итак, после Ватерлоо Бонапарт понимает: перст Божий или судьба отвергли его – и удаляется (опять же намек в рукописи!) в монастырь замаливать кровь, пролитую в бесчисленных войнах.
– Богомольный Бонапарт? Как бы он сам расхохотался!
– Кто знает, кто знает, что делает с людьми подлинное несчастье... Я пишу сейчас биографию некоего Ранее. Этот блестящий аристократ, атеист, великий донжуан закончил свою жизнь... монахом!
– Ах, значит, вы... пишете?
Легкая усмешка в уголках любимого рта. Но я не собираюсь ее замечать.
– Двойник... будем называть его «Император»... возвращается в Париж. Наполеон поручает ему выиграть свою «последнюю битву». Первая задача «Императора» – продиктовать воспоминания, создать образ для истории, который должен жить после его смерти... Именно с «Императором» и знакомится Лас- Каз в Енисейском дворце. Поэтому, как говорится в рукописи, после Ватерлоо «Императора» с трудом узнают Гортензия и Люсьен...
– И двойник смог продиктовать книгу, поразившую всю просвещенную Европу?
– Возможно даже, что он писал за Наполеона его поэтические бюллетени. Недаром в рукописи
