правительства Вознесенский с умным, приятным лицом (наследник в правительстве), и Кузнецов, вчерашний вождь Ленинграда, внешне напоминавший убиенного Кирова, ныне секретарь ЦК (наследник в партии). Эти «глупцы-молокососы», как окрестил их Коба, постоянно демонстрировали союз, сплоченность и преданную дружбу. Не понимая, что это смертельно опасно.
И сейчас они, над чем-то смеясь, переговаривались друг с другом. Если бы они видели, как смотрел на них Коба! Не замечали они и насмешливый взгляд Берии, хорошо изучившего Кобу. Сбоку от группы топтался главный шут – простодушный весельчак Хрущев с детским наивным лицом. Эта личина веселого Ивана-дурака была, на мой взгляд, самой умной маской.
Всех их объединял безграничный, завораживающий страх перед моим великим другом.
Начал Коба.
– Рассаживайтесь товарищи… – И мне: – Очень кратко записывай содержание выступлений.
Но выступлений не было. Говорил он один.
– Вчера в Америке товарищ Черчилль выступил с провокационной речью. Вы о ней подробней прочтете в завтрашней «Правде». Сей господин призывает братьев-империалистов не церемониться с нами. Товарища Черчилля раздражает победа коммунистической идеологии в странах Восточной Европы. Он хотел бы вернуть предвоенный мир. Поблагодарим товарища Черчилля, давнего поджигателя войны…
Помню, я вздрогнул. «Поджигающие войну» – именно так называл Черчилля и западных демократов… Гитлер!
В это время принесли очередную телефонограмму.
Коба прочел.
– Сообщают, что руководители США и Англии, Трумэн и Эттли, открестились от призывов Черчилля. – Голос Кобы стал металлическим. – Поздно, господа. Мы тоже могли бы сделать вид, будто ничего не случилось, но это не в наших интересах. Мы будем трактовать речь товарища Черчилля как прямой призыв к войне с СССР и лагерем социализма. Сегодня товарищ Сталин даст соответствующее интервью «Правде» и постарается сказать об этом прямо нашему народу и мировой общественности. Повторюсь, очень хорошая и своевременная для нас речь… Мижду нами говоря, после войны у нас в обществе появились неверные настроения. Некоторые представители интеллигенции позволяют себе открыто восхищаться западным образом жизни, преступно забывая, что в мире идет борьба классов. Спасибо тебе, товарищ Черчилль, что ты вернул нас к действительности. И напомнил
Здесь он остановился и о главной задаче тогда ничего не сказал.
И я, и ареопаг – мы пропустили эту фразу. Мы по-прежнему не понимали, что за
Коба продолжал:
– Теперь насчет нашего отставания, о котором упомянул этот мерзавец… Это не так, и это… так! Все мы помним, как Черчилль и империалисты долго не открывали второй фронт, желая как можно больше обескровить нас. Но произошло обратное. Истекая кровью, теряя сотни тысяч в сражениях, мы создали самую сильную армию в мире… У господ империалистов сейчас осталось единственное преимущество – атомная бомба. Это очень серьезное преимущество. Наша задача – в кратчайший срок ликвидировать его. Это раз. И два: с сегодняшнего дня мы возобновляем нашу борьбу. Мы должны пресечь настроения благодушия и идеологической слабости… Я недавно прочел, как один из наших военачальников написал: «Война закончилась, и можно наконец пожить спокойно»! Как бы не так! Если мы заживем спокойно, мы больше не большевики. Мы, большевики, живем для трудностей – вот зачем мы пришли в мир. Мы пришли переделать этот мир. Кто хочет покоя – наш злейший враг. Зарубите себе это на носу. Мы прифронтовое государство – главная крепость социалистического лагеря, окруженная – кем? Врагами!
Берия захлопал. За ним – все присутствующие и я, конечно. Но Коба жестом остановил овацию и продолжил:
– А что мы имеем? Лаврентий докладывает: оказывается, в столице недавно раздавались такие же искренние, жаркие овации! Я говорю о вечере поэтессы Анны Ахматовой. Спрашивается – почему ее так приветствовали? Я к тебе обращаюсь, Андрей.
– Враги, – сказал Жданов, отвечавший в новом Политбюро за идеологию.
Берия улыбнулся.
– Лаврентий правильно улыбается. Если бы хлопали только враги! Вот, например, здесь присутствует мой старый друг, товарищ Фудзи. Он, большевик со дня основания партии, все ладони отбил, хлопал, как наивная институтка. – (Берия снова чуть улыбнулся, а я… я никак не привыкну, что следят повсюду и доносят обо всем.) – Впрочем, после тех мест, где он побывал, и говно – пирожное!.. – (Он впервые упомянул о «тех местах».) – Эти вольнодумы, – продолжал Коба, – между нами говоря, опаснее открытого врага. Они сегодня наши, но завтра могут быть чужие… И если товарищу Фудзи с его революционным прошлым нетрудно осознать свои ошибки, то для других они могут стать роковыми… Теперь о самом тревожном: разболтались военные!
Падение маршала Жукова
В комнату вошел молодой, черноволосый, кровь с молоком, красавец. Он держал в руках тоненькую папку (портфели и оружие сдавали при входе на дачу).
– Кто не знаком – познакомьтесь: генерал-полковник товарищ Абакумов. Много и хорошо поработавший в нашей военной контрразведке. Я думаю, мы рекомендуем его на пост нового министра госбезопасности. Возражения есть? Нет… Сейчас наш новый министр товарищ Абакумов прочтет нам выдержки из «прослушки» некоторых телефонных бесед. Вы услышите, о чем болтают между собой два негодяя – генерал-лейтенант Гордов, которому мы с вами присвоили звание Героя Советского Союза, и его начальник штаба, так же увешанный нами высокими наградами. Приступай, Абакумов.
Абакумов как-то торжественно (еще бы – вступление в должность!) начал читать:
– «В квартире гражданина Гордова была установлена «прослушка», как выяснилось, не зря. Оперативной техникой зафиксирован следующий разговор по телефону. С Гордовым говорит его начштаба Рыбальченко: “Вот жизнь настала – хоть ложись и помирай. Как все жизнью недовольны, прямо все в открытую говорят: в поездах, в метро – везде прямо говорят”. Гордов: “Эх, сейчас все построено на взятках и подхалимстве, а меня обставили в два счета, потому что я подхалимажем не занимаюсь”. Рыбальченко: “Да посмотри, что делается кругом, голод неимоверный, все недовольны. Газеты наши – сплошной обман, так все говорят. Министров сколько понасажал, аппарат раздули. Как при царе было – поп, урядник, староста, на каждом мужике семьдесят семь человек сидели, – так и у нас сейчас…”» Стоит ли читать дальше эту контрреволюционную мерзость, товарищ Сталин?
– Стоит или не стоит – не тебе решать, Абакумов, – мрачно ответил Коба, – твое дело читать.
Абакумов продолжил декламировать свою страшноватую пьесу:
– «Оперативной техникой в тот же день в девятнадцать тридцать семь в квартире Гордова зафиксирован следующий разговор между Гордовым и его женой Татьяной. Гордов: “Что сделал этот человек… Разорил Россию и больше ничего. Почему я должен идти к Сталину – просить и унижаться перед…” Далее идут оскорбительные и похабные выражения в адрес товарища Сталина. “Я его видеть не могу, дышать с ним одним воздухом не могу, а ты меня толкаешь, говоришь – иди к Сталину. Инквизиция сплошная, люди же просто гибнут. Эх, если бы ты знала хоть что-нибудь… Ты думаешь, что я один такой? Совсем не один, далеко не один”. Жена: “Люди со своими убеждениями раньше могли пойти в подполье, что-то делать. А сейчас заняться даже нечем. Хотят сломить даже такой гордый дух, как Жуков”…»
– Видите, в подпольщики собираются, – сказал Коба. – Ну, всю эту подпольную группу товарищ Абакумов уже арестовал. Но ведь мерзавец Гордов прав – он такой не один, совсем не один. И разговоры эти не случайны… Дух зародился такой в некоторых из армейской верхушки… Им кажется, что им не додали за победу. Особенно это касается товарища Жукова. В последнее время очень огорчает «прослушка» разговоров Главнокомандующего нашими сухопутными войсками… Давай, Абакумов, изложи, так сказать, краткое содержание.
– Увлеченный собственными амбициями, – начал Абакумов, – товарищ Жуков считает, что заслуги его недостаточно оценены. Позволяет себе открыто заявлять это в разговорах с подчиненными, приписывать себе все успехи во всех операциях Великой Отечественной войны…
Коба походил по комнате. Наконец сказал:
– Возникает понятный вопрос: может ли он оставаться Главнокомандующим нашими сухопутными
