– Ты, Фудзи, слишком давно не был в Штатах, а у коненковской жены осталось много информации. Расспроси ее поосновательней. Я не учу тебя – просто не хочу тебя потерять.
Мне показалось, он сам был растроган своею заботой.
«Вернись!»
Я отправился к Коненковым.
Жили они на первом этаже в новом доме на углу улицы Горького и Тверского бульвара. На крыше дома на постаменте стояла знаменитая скульптура Мотовилова – балерина в пачке с изящно поднятой ногой (из-за чего дом прозвали «Домом под юбкой»). В окна их квартиры глядел памятник Пушкину… Короче, местечко было самое что ни на есть художественное. С их квартирой позже будет соседствовать магазин «Армения». Окно-витрина было и в коненковской квартире. Видно, это помещение также предназначалось для магазина. Но щедрый Коба отдал его необыкновенной чете.
Коненков сам открыл мне дверь. Седой богатырь, борода пророка. Из-под кустов седых бровей – молодые горящие глаза. В семьдесят с лишком лет! Увидев меня, вздрогнул и отступил. Я решил, что в полумраке маленькой прихожей он принял меня за Кобу. Теперь думаю, что совсем по иным причинам…
Из прихожей прошли в так называемую гостиную. Здесь стояли кресла – скульптуры. Кресло в виде удава, кресло в виде лебедя и громадное кресло-трон. Я видел их прежде – в их квартире в Нью-Йорке. И так же, как в нью-йоркской квартире, под пятиметровым потолком шла галерея, откуда можно было сверху оглядеть гостиную. На галерее находились жилые комнатки с низенькими потолками.
– Вы побеседуйте пока с женой. У нее к вам важное дело, – и Коненков удалился.
Она спустилась ко мне в гостиную. Боже мой, как изменилась! Лицо постаревшее, не накрашенное, затрапезное платье – она явно перестала следить за собой. Села в кресло «Лебедь» и, не поздоровавшись, набросилась на меня с градом негодований:
– Эти мерзавцы открыто обвиняют нас в том, что мы «пересидели войну за рубежом», а теперь получили мифические богатства! Я прошу оградить нашу семью от подлых нападок. У нас у обоих заслуги перед Родиной – его искусство и моя работа!
Бедная Марго не понимала, что у нас «просто так» ничего не бывает. Я должен был объяснить ей. И я объяснил:
– Да, я слышал, на вас гнусно нападают. Но это будет прекращено раз и навсегда. Если… – Я изложил ей все «если». – Вашему мужу необходимо прекратить заниматься предсказаниями в стране атеистов. Никто больше не должен видеть его работ на эту тему. Он сам не должен о них говорить. Я надеюсь, вы поняли?
Умная Марго все поняла. Приятно иметь дело с подобными людьми.
Она сказала кратко:
– Сделаю.
Позвонила в колокольчик. Как когда-то в Нью-Йорке, принесли кофе, коньяк и фрукты.
Она приступила к главному:
– Я хочу, чтоб вы послушали его письма…
На столе лежала гора писем. Она вынула из нее, будто наугад, несколько явно приготовленных к встрече.
Начала читать по-английски, тут же переводя. Это были стихи. К счастью, моя память впитывает, как промокательная бумага, которой в школьном детстве сушили чернила в тетрадках.
В переводе они звучали так:
Она читала и молодела. Глаза горели. Я видел прежнюю Марго!
– Вы слышите крик раненой души! Он хочет, чтобы я приехала к нему. Он пишет об этом и только об этом!
Изящно и бережно взяла другое письмо. И продолжала читать его мольбы:
– «Вернись! Вернись! Без тебя я просто одинокий старик. Я жду того момента, когда ты приедешь, когда поднимешь глаза, и я увижу в них Бога. Без тебя обессилели сердце и руки, ты для меня вся Вселенная… Вернись. Вернись!» – Она посмотрела на меня выразительно. – Он очень страдает. И если я приеду… – Она не закончила.
Как я и предполагал, она готова была обещать нам Эйнштейна, луну с неба! Что угодно! Ей смертельно надоела любимая родина, но, к сожалению, она не знала о новой установке Кобы. Я ей кратко объяснил, что знаменитых физиков следует нынче оставить в покое, и на этом фронте она нам не нужна. Она нам нужна при своем беспокойном муже. Чтобы он перестал наконец совершать опасные глупости.
Она молчала. У нее вновь стали глаза раненого зверя, как-то вмиг опять она постарела.
Я заговорил о моей поездке. Она вяло сообщила сведения о женщине, которая должна была передать мне чертежи в Штатах. Я не ошибся, это была та самая особа, бывавшая у них совсем молоденькой коммунисткой и тогда же нами завербованная. Закончив рассказ, посмотрела на золотые часы. Поймала мой взгляд, пояснила:
– Его подарок перед моим отъездом.
Долго сидела молча. Потом добавила:
– Наверное, надо уехать далеко
Она, видно, была очень одинока, если говорила это мне.
В гостиную вошел Коненков. Он повел меня смотреть мастерскую.
«Запомните хорошенько – пятьдесят третий»
Мастерская оказалась огромной светлой залой с очень высоким потолком. Она была заставлена скульптурами из дерева.
– Я покупал пни, поваленные деревья в Центральном парке, – басил он. – Я не хотел, чтобы их сожгли. Помните в Библии: человек умер – распался, истлел, прошел, как тень. Он горстка праха. Те, кто разроют могилу, найдут тление. Но срубленное дерево-пень оживает, как только получает воду. И когда выкорчевывают пни и корни, убивают притаившуюся жизнь. Срубленные деревья полны грез, и пни прячут в себе образы. Я их разгадываю…
Мы медленно шли мимо его «разгадок».
Христос с босыми ножками, выступавшими из деревянного сруба, деревянный Иуда, очень напоминавший «Крик» Мунка – лицо, запрокинутое в вопле. И, наконец, Эйнштейн – лукавый, со вздыбленными волосами. Тот самый портрет, с которого и начался ее роман.
Все эти деревянные скульптуры размещались на фоне странных изображений, которыми были буквально завешаны стены мастерской, – графических работ, приблизительно метра два шириной и метр в высоту. Я насчитал их семнадцать штук. Это и был предмет опасений Кобы.
Я остановился.
Он улыбнулся.
– В них – итог размышлений всей жизни. Вся серия рисунков обладает смысловым единством. Я назвал ее «Космогония» – панорама мира, составленная из изображений созвездий и планет, ветхозаветных и евангельских сюжетов. В графической форме вы видите взаимосвязь событий земной истории с начертанным в космосе Божественным Планом Веков. Здесь – события прошлого и будущего. Прежде чем приступить к ним, я работал несколько десятилетий. Я собрал уникальные трактаты по древней метрологии, начиная с пирамиды Хеопса, редчайшие труды европейских теологов и астрономов прошлых веков. В том числе тайный труд Исаака Ньютона «Замечания на книгу Пророка Даниила и Апокалипсис Иоанна». Великий Ньютон долгие годы пытался при помощи вычислений увязать пропорции храма Соломона, отражающие, как он считал, «божественный замысел, план грядущих веков», с космической гармонией и смыслом библейских сюжетов. Его тайная рукопись предсказывает конец света в 2060 году. Но Ньютон ошибся…
Помню, как стоял этот гигант с ослепительно седой бородой, освещенный заходящим солнцем,
