плакала, и поначалу Таше было очень интересно на это смотреть, но потом надоело, потому что появилась зеленоватая гусеница и неизвестная птица, и Таша почти висела на маминой руке, чтобы ничего не пропустить, а неизвестная птица еще раз тюкнула гусеницу быстрым движением, которое Таше не удалось даже толком разглядеть, и гусеница почти разделилась пополам, теперь одна половина висела на ниточке, а другая все еще брыкалась, Таша попыталась двумя руками развернуть маму, чтобы было удобнее, но мама говорила с Леной, и у нее был такой голос, которого Таша всегда боялась и который всегда ненавидела, этот голос значил, что мама пытается не кричать, и она действительно не кричала, а только говорила: «Я не знаю, что тут сказать. Тут вообще невообразимо что-то сказать», а Лена всхилывала и говорила: «Я не знаю, что на меня нашло, простите, я не знаю, что на меня нашло», а мама, задыхаясь, говорила: «Я не знаю, что тут сказать. Вас уволить… Я потребую, чтобы вас уволили», но Лена сказала, что она уже сам уволилась и больше никогда-никогда в этом детском саду не появится, и еще что-то, но тут неизвестная птица вдруг сделала головой длинное движение, и обе половины гусеницы повисли у нее в пасти, а в следующую секунду неизвестная птица уже взлетела, и Таша, проводив ее жадным взглядом, вдруг почувствовала, что очень голодна, и заканючила: «Мама! Я хочу домой! Мама! Я хочу домой!» и свободной рукой вцепилась в мамино пальто, но мама только дернулась и глухо сказала: «Вам же всего семнадцать лет! Ничего себе стажерка! Как вы думали, что вы можете… что вы вообще могли помыслить сбежать с чужим ребенком!?», и Лена вдруг издала какой-то длинный писклявый звук, как раненый котенок, и Таша посмотрела на нее с интересом, а Лена, кривясь лицом, тоненько сказала «Просто я чувствовала, ч… что она… что она должна быть моей дочкой, понимаете? Мо… моей дочкой!!», — но тут в животе у Таши забурчало, она запрыгала от нетерпения, вцепившись в мамино пальто, и они наконец пошли домой.
2.
Потом они нарисовали бабочку, потом кораблик, а на правой руке нарисовали саму Ташу: короткие волосы, маленький нос и любимые штаны с карманами на коленях, а потом мама подмазала еще несколько прыщей, на которые не попали их рисунки, и Таша с удовольствием рассматривала зеленые картинки у себя на животе, и на руках, и на ногах, и даже постаралась вывернуться, чтобы посмотреть на попу, но тут мама завернула ее в халат, и они договорились, что теперь каждый вечер будут подрисовывать эти картинки и даже рисовать новые и что ветрянка — это, оказывается, очень даже весело, и мама взяла Ташу на руки и понесла в кровать, а Таша, мягко покачиваясь у мамы на руках, стала почти засыпать, и вдруг ей представился большой сладкий пирог, не конфета, и не шоколадка, и не пирожное, а именно пирог, мягкий-мягкий и вкусный-вкусный, и Таша даже зачавкала от мыслей о пироге и открыла глаза; перед глазами у нее качалась и плыла мамина шея, Таша смотрела на то место, где шея у мамы переходила в плечо и любовалась этой красивой, белой, мягкой шеей и тут вдруг поняла, что ей очень хочется впиться в эту шею зубами, мысль была ужасная, но Таша быстро закрыла глаза и с наслаждением сделала это, — вцепилась зубами в белую припухлость у самого маминого плеча, мама закричала и уронила ее на пол, Таша очень больно грохнулась коленкой и страшно заревела, а мама опять подхватила ее и прижала к себе, и Таша стала изо всех сил цепляться руками за ее шею и быстро-быстро целовать маму студа, где виднелись оставленные зубами маленькие красные полукружия.
3.
Одну девочку Таша успела побить в первый же день, а с другой зато подружиться, и та показала ей засосы от кардиограммы, а Таша важно сказала, что у нее «осложнение» и «неподтвержденное подозрение» и еще по слогам выговорила слово «ди-ба-гнос-ти-ка», и они по- настоящему зауважали друг друга, а после процедур эта девочка, Маша, повела Ташу показывать санаторий, в котором Таше предстояло проевсти все лето, и особенно предупреждать ее насчет мальчишек, потому что были такие, которые хорошо себя чувствовали и задирались, а иногда подглядывали за девочками в процедурной через верхнее окно, свесившись с крыши, или даже забегали в девчачью спальню ночью и кричали: пожар! пожар! — чтобы все повскакивали из-под одеяла голые, и Таша подумала, что пусть-ка кто-нибудь попробует крикнуть: «Пожар», уж мы на него посмотрим, и потом, в тихий час, не спала, а поглядывала по сторонам сквозь полузакрытые веки, но в этот день ничего не произошло, зато ночью Маша растолкала ее и сказала: «Тссс!» — и они крадучись побежали по коридору, мимо комнаты нянечек, в туалет, где, к Ташиному изумлению, уже было человек пять, девочке и мальчиков, и та девочка Алена, которую Таша успела поколотить, но сейчас они не ссорились, потому что Таша чувствовала, что происходит что-то важное, тайна, и ее позвали, потому что она теперь будет своей, и она приготовилась рассказывать страшные истории или по очереди снимать трусы или играть в «труп», но тут появились еще двое ребят, они волокли за собой маленького мальчика в очках, Таша видела его за обедом, он плохо кушал и нянечка говорила ему: «Не будешь есть — никогда не выздоровеешь, загнешься маленьким!», поэтому Таша сразу почувствовала к этому мальчику особый интерес, а сейчас он упирался, а ребята подволокли его к одному унитазу и сказали, чтобы он снимал штаны и писал, а то они ему дадут как следует, и Маша зашептала Таше в ухо, что этот мальчик никогда не писает с другими мальчишками, а всегда запирается и писает в кабинке, и они думают, что у него на самом деле писька, как у девочки, но мальчик ревел, и тогда ребята сами стащили с него штаны и трусы, и все жадно уставились, Таша вытянула шею, но у мальчика была писька, как у всех мальчиков, и тогда один большой мальчик спросил: «Ты почему не писаешь при нас?», а этот, хоть и ревел уже вовсю, сказал: иди к черту, не хочу и все, и тогда мальчики встали вокруг него в круг и стали давать ему подзатыльники и громко шептать: пи-сай! пи-сай! а девочки выглядывали из-за их спин, и тогда мальчик закричал: хорошо, хорошо, отвалите все! — и они расступились, а у мальчика ничего не получалось, он покраснел и напрягся, стал кривиться на бок и вдруг издал какой-то сдавленный писк и пустил, наконец, тонкую струйку, ярко окрашенную красным, и все время, пока она текла, он скрючивался и скрючивался влево, а потом еще долго не разгибался и стоял скрючившись, красный, с закрытыми глазами, с соплями под носом и весь в слезах, и тогда они быстро стали расходиться, а на следующий день Таша и Маша решали, что делать: начать дружить с этим удивительным мальчиком или пересесть от него подальше, но тут всех позвали рисовать.
4.
Таша подвела Барби поближе к плюшевой собачке и сказала: «Мммммуа- ммммуа-ммммуа!», потому что Барби с собачкой начали целоваться, а потом собачка сказала: «Ну и продолжай жить с мамой!», развернулась и ушла странным виляющим путем, потому что ноги взрослых очень мешали игравшей по столом Таше, она толкнула мужской ботинок, но он не сдвинулся с места, зато мамины ноги вдруг исчезли и захлопали тапочками, и Таша решила, что под освободившимся маминым стулом будет собачкин домик, а Барби заплакала: «Уууууу! Ууууу!», а потом дала сама себе по щеке (это было трудно, руки у Барби сгибались только немножко, поэтому пощечину пришлось организовать самой Таше) и сказала: «Дура! Дура! А ну возьми себя в руки и не реви!», но тут мама села на место, Таша стала вытаскивать собачку из-за ее ног, и мама, заглянув под стол, сказала: «Таша, а ну к себе!» — но не погнала ее, и Таша продолжала сидеть внизу, играя шнурками на мужских ботинках, пока мужчина не спрятал ноги под табуретку и не сказал: «Я пойду, мне пора, я еще должен заехать, там, кое-куда…», и мама торопливо ответила: «Да-да, конечно», — и еще: «Спасибо, что заехал», и «Привет Наталье», и «Надо как-нибудь увидеться всем вместе», голос у мамы был какой-то странный, а потом обе пары ног исчезли, Таша снова поставила собачку под мамин стул, но игра надоела ей, она вылезла из-под стола, покинув тапочки, и пошлепала босиком в коридор, где Игорь мялся у двери, а мама никак не могла справиться с ключом и все время отворачивалась, а потом дверь хлопнула, Таша побежала к себе и понесла маме книжку, чтобы почитать, но мама сидела в ванной и не выходила, Таша слышала, как льется вода и как мама вдруг шлепает себя по щеке и говорит: «Дура, не вой! Не вой, идиотка!», и тогда Таша взяла Барби, плотно намотала ее волосы себе на палец и села под дверь ванной — ждать.
5.
