Типаж

Михаил Афанасьевич Булгаков Типаж

Мощный звонок перешиб 'Шествие сардара'.

– С вами говорит администратор ленинградских, московских и провинциальных театров, – сказал голос на фоне бубнов 'Сардара', желательно переговорить с вами по делу.

– Приезжайте ко мне в два часа дня.

– А в час? – спросил далекий администратор.

– Ну… хорошо.

Администратор выключился, затем обогнал Америку и явился в час без четверти.

Гость одет был в пиджак, полосатые брюки, ботинки на пуговках. Гость был с лысиной, бородкой и печальными глазами.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал я, изумляясь тому, что при госте нет портфеля.

Впрочем, отсутствие портфеля возмещалось наличием драгоценного камня в засаленном галстуке, по всем признакам – изумруда.

– Мерси, – сказал гость, – фамилия моя – Суворов-Таврический.

– Скажите, – воскликнул я, стараясь, чтобы изумление мое не приняло неприличных форм. – Без сомнения, Таврический – ваш псевдоним?

– Нет, – ответил гость, – как раз Таврический – фамилия, а псевдоним Суворов. По отцу я – Таврический, а по матери – Котомкин.

– Таким образом, вы – Котомкин-Таврический.

– Да, – подтвердил гость. – Вам, может быть, моя фамилия неприятна?

– Помилуйте! – воскликнул я.

– О вас много и тепло говорил мне Бобров в Ленинграде. Вы знаете Боброва?

– К сожалению, нет… Но я много слышал о нем хорошего, о Боброве, поспешил я утешить гостя.

Как известно, люди, говорящие о вас много и тепло, редки. Гораздо чаще встречаются такие, что говорят мало, но пакостно, поэтому я сразу взял Боброва на заметку.

– Вы Ленинград знаете? – спросил Суворов.

– Как же!..

– В том месте, где трамваи поворачивают с проспекта 25 Октября, направляясь к 'Европейской' гостинице, и где стоит…

– Громаднейший бюст! – подтвердил я.

– Да. В один прекрасный день мая я сел в трамвай, имея при себе в кармане 1200 рублей казенных денег. Нужно вам заметить, что я влюблен в строительство социализма, и вид новых кубиков, которыми мостили, вызвал у меня взрыв восторга. Мысленно я видел великий город в садах и рабочих домах… Проехав четыре квартала, я вышел из трамвая, взялся за карман, зашатался и едва ли не упал… – Тут ужас выразился в мутных глазах Котомкина-Суворова: – Денег при мне не было.

– Вырезали?!

– Вырезали. В то время, когда я любовался кубиками. Я лишился службы в театре.

– А в каком вы служили?

Таврический махнул рукой:

– Мне больно говорить об этом. Три месяца я метался по Ленинграду и покрыл растрату. По счастью, друзья мои, Туррок и тот же Бобров, помогли мне, и я получил место.

– В другом театре?

– Нет, это был кооператив. Мне дали место кассира. Коротко скажу: не успел я прослужить и двух недель, как в том же трамвае и в том же месте у меня вырезали шестьсот семьдесят казенных рублей.

– Однако! – воскликнул я нервно.

– Но это не все, – сказал Суворов, – я переехал в Москву. Мне помогли, и вот я снова при должности.

– В кооперативе?

– Нет, вновь в театре. И по моей специальности, администратором. Я вздрагивал от радости, любуясь вашим городом, не совру вам: я плакал не раз в своем номере гостиницы, представляя себе столицу через пять лет…

– Позвольте, – перебил я, – почему плакали?

– Счастливыми слезами, – объяснил Суворов, потом вдруг из глаз его буквально хлынули слезы на пиджак. Он взревел и повалился на колени. Все в голове у меня перевернулось кверху ногами.

– Спасите меня! – каким-то паровозным голосом завыл Котомкин, и в соседней комнате залаяла собака. – В трамвае э 34 на третий день вырезали двести казенных рублей!

– Черт знает что такое… – сказал я тупо.

Произошла пауза, во время которой Котомкин поднялся и заломил руки.

– Ваш изумруд… – начал я.

– Взгляните на него на свет, – пригласил Котомкин.

Я глянул и перестал говорить об изумруде.

– Во всем доме… – начал я, но лицо Котомкина стало так ужасно, что я закончил так: – Во всем доме пятнадцать рублей, и из них десять я вручаю вам.

– Сто девяносто! Еще сто девяносто! – прошептал Суворов. – Вы представляете меня под судом?

Я подумал и ответил:

– Неясно.

В голове моей созрел план.

'Почему негодный Валя никогда не отзывается обо мне так хорошо, как Бобров? Дай-кось я ему сделаю пакость…'

И я сказал:

– У меня есть знакомый…

– О, да! – воскликнул Котомкин страстно. – О, да! Позвоните ему!

Я позвонил Вале и сказал, что к нему хочет приехать администратор по делу.

Котомкин же взял десять рублей и покинул меня.

Через час последовал звонок по телефону.

– Это свинство, – мрачно сказал Валя, кашляя.

– А вы кому-нибудь передали его?

– Юре, – ответил Валя.

И наконец вечером был звонок.

– Я хочу направить к вам… – сказала женщина-писательница Наталья Альбертовна, – администратора…

– А, не надо, – ответил я, – он был у меня.

– Что вы говорите?! Гм… Скажите, пожалуйста, кто такой Бобров?