себе в мои годы так волноваться. И еще менее я могу позволить себе те неудобства, которыми до отказа переполнено ближайшее будущее. Молодая девушка у меня в доме… Девушка с изумительным цветом лица и с милой наивностью и любопытством молодости. Прощай, комфорт, прощай, бесшабашный, легкомысленный образ жизни, к которому я так привыкла за последние годы…
Она устало поморщилась.
Придется от многого отказаться, когда Сильвия поселится у нее. От всего того, что делает жизнь занятной и придает ей известную остроту.
Она позвонила, и горничная, ласково ворча, вошла в комнату. Манелита была испанкой, говорила только на своем родном языке и упорно отказывалась учиться какому-нибудь другому. Фернанда всегда говорила с ней по-испански. Манелита прожила у нее больше двадцати лет и едва ли знала около двадцати французских слов.
Жестикулируя, вращая глазами и сверкая белыми зубами, Манелита направилась к Фернанде. Черные волосы испанки были высоко заколоты большим гребнем в форме кинжала; ее полное тело было завернуто в потертый халат из оранжевого бархата, который ей подарила хозяйка.
— Это называется отдых, — ворчала она. — Отличный отдых, нечего сказать! Днем и ночью полный покой. Днем менять несколько раз туалеты синьорите, подавать ей еду, поддерживать порядок в вилле, набитой цветами. Замечательный отдых! Ночью тоже ни минуты покоя: ложишься в час ночи после того, как оденешь синьориту в последний раз, а в четыре — к возвращению синьориты — уже на ногах. Париж в сравнении с этим был раем. Там бедная служанка имела хоть пару свободных часов за день!
Ворча таким образом, она ловкими пальцами быстро раздевала Фернанду. Но та сделала неловкое движение, где-то зацепилась какая-то застежка, — последовал настоящий взрыв испанского и французского гнева.
Фернанда была великолепна: она неистовствовала, выкрикивала всякий вздор, потрясала своими украшенными драгоценностями руками, умоляла, протестовала, а Манелита, совершенно не испугавшись, пылко возражала ей.
— В таком случае, если вы так недовольны, уходите, уходите, уходите сейчас же! — патетически восклицала Фернанда. — О, неблагодарная, оставьте меня — это все, о чем я вас прошу.
Манелита не заставила долго ждать ответа.
— Оставить вас? Получить, наконец, долгожданную свободу, покой? Слава Богу!.. Уйти? Я ухожу с радостью. Прощайте!..
С этими словами она направилась к двери, но на пороге остановилась и посмотрела на свою госпожу… В следующее мгновение они бросились друг к другу в объятия.
— Вы слишком переутомились, вы не бережете себя, — заявила Манелита, усаживаясь около Фернанды и массируя ее.
Старая Мария спускалась вниз, когда Манелита вышла из комнаты Фернанды.
— Кофе?… — спросила Манелита, и ее усталое смуглое лицо просветлело.
— Я сейчас принесу вам чашку, — сказала Мария. — Держу пари, что мадам снова не в духе.
— О, она очень взволнована! — ответила Манелита. — Но как может быть иначе? Представьте себе, Сильвия будет жить у нас в Париже. Взволнована?.. Есть от чего волноваться! Как можно наладить жизнь, если в квартире девушка, и к тому же еще такая красавица!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Мы еще не можем уехать! — раздраженно сказал Родней.
— Почему? — невозмутимо возразил Эшли. — Я отлично понимаю, почему леди Дин не может принять тебя сейчас, но разве ты уверен, что она захочет тебя видеть через некоторое время? Честное слово, Родди, я не знаю, что мы можем сделать. Мы писали ей, пошли к ней, но все напрасно. Какие же у тебя основания оставаться?
— Мне кажется нечестным уехать теперь, — ответил Родней, — даже не выразив ей соболезнования… И вообще… Я чувствую себя виноватым в том, что остался жив.
— Но, весьма возможно, что ты не погиб бы даже в том случае, если бы Дин не поступил так, как сделал, — сухо заметил Эшли.
Родней повернулся и вышел из комнаты. Его охватило острое беспокойство. Он сел в автомобиль и бесцельно поехал по извивающемуся шоссе.
Конечно, было бы нечестно уехать, не повидав леди Дин; но уехать, не поговорив с Сильвией, было совершенно невозможно.
Внезапно с вершины холма, на котором остановился, он заметил отель, где жила Сильвия. Было уже поздно — десять часов вечера, — но, повинуясь внезапно охватившему его порыву, он решил поехать туда и сделать последнюю попытку повидать девушку.
Когда он остановился у отеля, Сильвия вышла на широкий мраморный подъезд.
Родней с быстротой молнии выпрыгнул из автомобиля.
— Сильвия! — нерешительно окликнул он ее.
Он подошел к ней и взял под руку.
— Поедемте со мной немного, — попросил он. — Я должен поговорить с вами.
Она не сопротивлялась. Он увлек ее с собой и усадил в автомобиль. Она была снова с ним, и, вместе с ее близостью, уходили горечь и беспокойство, царившие в его душе. Он остановил автомобиль у самого моря; волны с тихим плеском набегали на берег.
— Я не знаю, с чего начать, — сказал Родней. — Слова в таких случаях бесполезны… Сильвия, поверьте мне, я ужасно огорчен. Я чувствую огромную вину, но ничего не могу сделать, я…
— Ах, нет, вы ни в чем не виноваты! — перебила его Сильвия прерывающимся голосом. — Я одна виновата во всем происшедшем. Ведь это я затеяла прогулку верхом в такой неурочный час. Я никогда не забуду настоящей правды и никогда не прощу себе этого.
Родней обнял ее.
— Вы не должны думать так, страдать так — это может отразиться на вашем здоровье. И, кроме того, в этом нет и следа правды. Вы с таким же успехом можете утверждать, что в смерти вашего отца виноват грум, который привел Раджу. В случившемся никто не виноват; но я буду вечно помнить и сожалеть об этом.
— Ах, теперь уже ничто не имеет значения! — с отчаянием воскликнула Сильвия.
— Вы ошибаетесь! — пылко возразил Родней. Он притянул ее к себе с внезапно вспыхнувшей страстью. — А мы — вы и я — вы забыли об этом, Сильвия?
Он взглянул в ее грустные, полные слез, глаза; она была прекрасна; у Роднея сжалось сердце при виде выражения скорби на ее лице. Он наклонился к ней и стал осыпать ее поцелуями, которые взволновали их обоих. Он забыл об Эшли, о своих друзьях, о своей прежней жизни, словно все это никогда не существовало. В этот момент он сознавал только одно: он любит и любим. Светлая головка Сильвии, прижавшаяся к его плечу, вызвала в его душе чувство острой, до боли, нежности — какой она еще ребенок! У него появилось желание, которое приходит так редко в жизни: быть добрым с Сильвией, заботиться о ней, защищать ее.
Внезапно Сильвия подняла голову. Обняв одной рукой шею Роднея, она притянула его к себе.
— Теперь я поцелую вас, — шепнула она. Ее холодные губы прижались к его губам, он почувствовал, как затрепетало все ее стройное тело, прижавшееся к нему; он прочел немое обожание в ее смущенном взоре.
Не отрывая своих губ, она тихо шепнула:
— Я люблю вас, люблю! Я всегда буду любить вас!..
Бурное ликование охватило Роднея; он испытывал в это мгновение невыразимое счастье, которое приходит только раз в жизни и мимолетно, как вздох.
