желая посмотреть, как он дальше будет любезничать, прошел мимо карточных столов и присоединился к нему и к ней в большой гостиной; г-жа Дамбрёз тотчас же оставила своего кавалера и запросто заговорила с Фредериком.
Ей было понятно то, что он не танцует, не играет в карты.
— В молодости мы часто грустим!
И она окинула взглядом танцующих.
— К тому же все это невесело! Для некоторых, по крайней мере!
И, двигаясь вдоль ряда кресел, она останавливалась то тут, то там, говорила что-нибудь приятное, а старики с лорнетами подходили к ней сказать какой-нибудь комплимент. Некоторым из них она представила Фредерика. Г-н Дамбрёз тихонько тронул его за локоть и повел на террасу.
Он уже разговаривал с министром. Дело оказалось не так просто. Для назначения аудитором в Государственный совет надо подвергнуться экзамену; Фредерик с непостижимой уверенностью в себе ответил, что предмет ему знаком.
Банкир не удивился — так много лестного о Фредерике он слышал от г-на Рокка.
При этом имени Фредерик живо представил себе маленькую Луизу, свой дом, свою комнату, и ему вспомнились такие же ночи, которые он проводил, стоя у окна и прислушиваясь к грохоту фургонов. Воспоминания о былой тоске вызвали мысль о г-же Арну; и он молчал, продолжая ходить по террасе. Окна выделялись в темноте длинными красными прямоугольниками; шум бала уже затихал; экипажи начинали разъезжаться.
— А почему, — спросил г-н Дамбрёз, — вам непременно хочется в Государственный совет?
И тоном либерала он стал уверять его, что государственная служба ни к чему не ведет, он-то это знает; заниматься делами гораздо лучше. Фредерик возразил, что этому трудно научиться.
— Ах, полноте! Я бы вас быстро со всем ознакомил.
Не хочет ли он привлечь его в свои предприятия?
Молодому человеку, словно при блеске молнии, на миг представилось то огромное богатство, которое к нему придет.
— Вернемтесь в дом, — сказал банкир. — Вы, конечно, останетесь ужинать?
Было три часа, гости разъезжались. Для близких друзей в столовой был накрыт стол.
Господин Дамбрёз увидал Мартинона и, подойдя к жене, шепотом спросил:
— Это вы пригласили его?
Она сухо ответила:
— Да.
Племянницы не было. Пили очень много, смеялись очень громко, и даже рискованные шутки никого не смущали, — ощущалось то облегчение, которое наступает после долгих часов натянутости. Один лишь Мартинон держался серьезно: от шампанского он отказался, считая, что этого требует хороший тон, вообще же был внимателен и крайне вежлив; так как г-н Дамбрёз, у которого была узкая грудь, жаловался на удушье, Мартинон несколько раз справлялся о его самочувствии; потом переводил свои голубоватые глаза на г-жу Дамбрёз.
Она обратилась к Фредерику с вопросом, кто из девиц ему понравился. Он не заметил ни одной и вообще предпочитал женщин лет тридцати.
— Это, пожалуй, неглупо! — ответила она.
Потом, когда гости уже надевали шубы и пальто, г-н Дамбрёз ему сказал:
— Приезжайте ко мне как-нибудь на днях утром, мы потолкуем!
Мартинон, спустившись с лестницы, закурил сигару; теперь профиль его казался столь грузным, что у его спутника вырвалось:
— Ну и голова же у тебя, честное слово!
— А вскружила не одну! — ответил молодой судейский тоном самоуверенным и в то же время раздраженным.
Ложась спать, Фредерик подвел итог вечеру. Прежде всего весь его туалет (он несколько раз смотрелся в зеркало), начиная с покроя фрака и кончая бантами на туфлях, был безукоризнен; он разговаривал с лицами значительными, видел вблизи богатых женщин, г-н Дамбрёз прекрасно отнесся к нему, а г-жа Дамбрёз была почти что ласкова. Он взвесил каждое ее слово, все ее взгляды, тысячи мелочей, неопределимых и все же таких красноречивых. Было бы здорово иметь такую любовницу! А почему бы и нет, в конце концов? Он ничем не хуже других! Может быть, она не так неприступна? Потом ему вспомнился Мартинон, и, засыпая, он улыбался от жалости к этому молодцу.
Проснулся он с мыслью о Капитанше; ведь слова в ее записке «с завтрашнего вечера» означали свидание на сегодня. Он подождал до девяти часов и поспешил к ней.
Кто-то перед ним поднялся по лестнице, дверь затворилась. Он позвонил. Дельфина открыла и стала уверять, что барыни нет дома.
Фредерик настаивал, просил. Ему надо сообщить ей нечто очень важное, всего несколько слов. Наконец удачным доводом оказалась монета в сто су, и служанка оставила его одного в передней.
Показалась Розанетта. Была она в одной сорочке, волосы распущены, и, качая головой, она издали разводила руками, — выразительный жест, означавший, что она не может его принять.
Фредерик медленно спустился по лестнице. Этот каприз превосходил все остальное. Он ничего не понимал.
Около швейцарской его остановила м-ль Ватназ:
— Она вас приняла?
— Нет!
— Вас выставили?
— А как вы узнали?
— Это же видно! Идемте! Прочь отсюда! Мне дурно!
Ватназ вышла с ним на улицу. Она задыхалась. Он чувствовал, как дрожит ее тощая рука, которой она опиралась на его руку. И вдруг она разразилась:
— Ах, мерзавец!
— Кто?
— Да это же он! Он! Дельмар!
Фредерика такое открытие оскорбило, он спросил:
— Вы в этом уверены?
— Да я вам говорю, что я все время шла за ним! — воскликнула Ватназ. — Я видела, как он вошел! Понимаете вы теперь? Впрочем, мне надо было этого ожидать; ведь я сама по глупости ввела его к ней. О, если бы вы только знали, боже мой! Я приютила его, кормила, одевала. А все мои хлопоты в газетах! Я любила его, как мать! — Потом, злобно усмехнувшись, она продолжала: — Ах, этому господину нужны бархатные костюмы! Это ведь лишь сделка для него, не сомневайтесь! А она! Ведь я знала ее еще белошвейкой! Не будь меня, сколько раз она уже барахталась бы в грязи! Но я еще швырну ее в грязь. Да! Да! Пусть подохнет в больнице! И пусть все узнают!
Словно поток нечистот из помойного ушата, она яростно выплеснула перед Фредериком свой гнев, обнажая весь позор соперницы.
— Она спала с Жюмийяком, с Флакуром, с молодым Алларом, с Бертино, с Сен-Валери — рябым. Нет, с другим! Все равно, они братья! А когда она оказывалась в трудном положении, я все улаживала. А был ли мне от этого какой-нибудь прок? Она такая скупая! И потом, согласитесь, с моей стороны большая любезность водиться с ней; в конце концов, мы с ней не одного круга! Я ведь не девка! Разве я продаюсь? Не говорю уже о том, что она глупа как пробка! Слово «категория» она пишет через два «т». Впрочем, они друг друга стоят, хоть он и величает себя артистом и воображает, что он гений! Но, боже мой, будь у него соображение, он не совершил бы такой гнусности! Покинуть незаурядную женщину ради какой-то шлюхи! В конце концов, мне наплевать. Он дурнеет! Он мне гадок! Если я его встречу, я, право же, плюну ему в лицо. — Она плюнула. — Да, вот во что я его ставлю теперь! Но Арну-то каково? Не правда ли, ужасно? Он столько раз прощал ей! Нельзя и представить себе, какие он приносил жертвы! Она бы должна целовать ему ноги! Он такой щедрый, такой добрый!
Фредерик с удовольствием слушал, как она честит Дельмара. С Арну он мирился. Вероломство
