Затем он обрисовал положение крестьян.
Правительство, конечно, делает для них много, но все еще недостаточно! «Смелее! — взывал к нему фармацевт. — Необходим целый ряд реформ — осуществим же их!» Дойдя до появления советника, он не забыл упомянуть «нашу воинственную милицию», «наших деревенских резвушек» и лысых стариков, с видом патриархов стоявших в толпе, — «этих обломков наших бессмертных фаланг, почувствовавших, как сильно забились у них сердца при мужественных звуках барабана». Перечисляя членов жюри, он одним из первых назвал себя, а в особом примечании напомнил, что это тот самый г-н Оме, фармацевт, который прислал в Агрономическое общество статью о сидре. Перейдя к раздаче наград, он в дифирамбических тонах описал радость лауреатов:
«Отец обнимал сына, брат — брата, супруг — супругу. Все с гордостью показывали свои скромные медали, и, разумеется, каждый, вернувшись домой к своей дорогой хозяйке, со слезами повесит медаль на стене своей смиренной хижины.
Около шести часов главнейшие участники празднества встретились за пиршественным столом, накрытым на пастбище г-на Льежара. Обед прошел в исключительно дружественной атмосфере. Г-н Льевен провозгласил здравицу за монарха! Г-н Тюваш — за префекта! Г-н Дерозере — за земледелие! Г-н Оме — за брата и сестру: за искусство и промышленность! Г-н Леплише — за мелиорацию! Вечером блестящий фейерверк внезапно озарил воздушное пространство. То был настоящий калейдоскоп, оперная декорация; на одно мгновение наш тихий городок был как бы перенесен в сказочную обстановку „Тысячи и одной ночи“.
Считаем своим долгом засвидетельствовать, что семейное торжество не было омрачено ни одним неприятным происшествием».
К этому г-н Оме прибавлял:
«Бросалось лишь в глаза блистательное отсутствие духовенства. По-видимому, в ризницах понимают прогресс по-своему. Вольному воля, господа Лойолы!»
Прошло полтора месяца, Родольф не появлялся. Наконец однажды вечером он пришел.
На другой день после выставки он сказал себе:
«Устроим перерыв — иначе можно все испортить».
И в конце недели уехал на охоту. Вернувшись с охоты он подумал, что уже поздно, а затем рассудил так:
«Ведь если она полюбила меня с первого дня, то разлука, наверное, усилила это чувство. Подождем еще немного».
И когда он вошел к ней в залу и увидел, что она побледнела, он убедился, что рассчитал правильно.
Эмма была одна. Вечерело. Муслиновые занавески на окнах сгущали сумрак; в зеркале, между зубчатых ветвей кораллового полипа, отражался блеск позолоты барометра, на который падал солнечный луч.
Родольф не садился. Видно было, что Эмме стоит большого труда отвечать на его первые учтивые фразы.
— Я был занят, — сказал он. — Потом болел.
— Опасно? — воскликнула она.
— Да нет! — садясь рядом с ней, ответил Родольф. — Просто я решил больше к вам не приходить.
— Почему?
— Вы не догадываетесь?
Родольф опять посмотрел на нее, и таким страстным взором, что она вспыхнула и опустила голову.
— Эмма… — снова заговорил он.
— Милостивый государь! — слегка подавшись назад сказала Эмма.
— Ах, теперь вы сами видите, как я был прав, что не хотел больше к вам приходить! — печально сказал Родольф. — Ваше имя беспрерывно звучит у меня в душе, оно невольно срывается с моих уст, а вы мне запрещаете произносить его! Госпожа Бовари!.. Так вас называют все!.. Да это и не ваше имя — это имя другого человека! Другого! — повторил он и закрыл лицо руками. — Да, я все время о вас вспоминаю!.. Думы о вас не дают мне покою! О, простите!.. Мы больше не увидимся… Прощайте!.. Я уезжаю далеко… так далеко, что больше вы обо мне не услышите!.. И тем не менее… сегодня что-то потянуло меня к вам! С небом не поборешься, против улыбки ангела не устоишь! Все прекрасное, чарующее, пленительное увлекает невольно.
Эмма впервые слышала такие слова, и ее самолюбие нежилось в них, словно в теплой ванне.
— Да, я не приходил, — продолжал он, — я не мог вас видеть, но зато я любовался всем, что вас окружает. Ночами… каждую ночь я вставал, шел сюда, смотрел на ваш дом, на крышу, блестевшую при луне, на деревья, колыхавшиеся под вашим окном, на огонек вашего ночника, мерцавшего во мраке сквозь оконные стекла. А вы и не знали, что вон там, так близко и в то же время так далеко, несчастный страдалец…
Эмма повернулась к нему.
— Какой вы добрый! — дрогнувшим голосом проговорила она.
— Нет, я просто люблю вас — только и всего! А вы этого и не подозревали! Скажите же мне… одно слово! Одно лишь слово!
Родольф незаметно соскользнул с табурета на пол, но в это время в кухне послышались шаги, и он обратил внимание, что дверь не заперта.
— Умоляю вас, — сказал он, вставая, — исполните одно мое желание!
Ему хотелось осмотреть ее дом, знать, как она живет.
Госпожа Бовари решила, что ничего неудобного в этом нет, но, когда они оба встали, вошел Шарль.
— Здравствуйте, доктор, — сказал Родольф.
Лекарь, польщенный этим неожиданным для него титулом, наговорил кучу любезностей, а Родольф тем временем оправился от смущения.
— Ваша супруга жаловалась на здоровье… — начал было он.
Шарль перебил его: он в самом деле очень беспокоится за жену — у нее опять начались приступы удушья. Родольф спросил, не будет ли ей полезна верховая езда.
— Разумеется! Отлично, великолепно!.. Блестящая мысль! Непременно начни кататься.
Эмма на это возразила, что у нее нет лошади, Родольф предложил свою; она отказалась, он не настаивал. Потом в объяснение своего визита он сказал, что у его конюха, которому пускали кровь, головокружения еще не прошли.
— Я к вам заеду, — вызвался Бовари.
— Нет, нет, я пришлю его к вам. Мы приедем с ним вместе, зачем же вам беспокоиться?
— Прекрасно. Благодарю вас.
Когда супруги остались вдвоем, Шарль спросил Эмму:
— Почему ты отвергла предложение Буланже? Это так мило с его стороны!
Лицо Эммы приняло недовольное выражение; она придумала тысячу отговорок и в конце концов заявила, что «это может показаться странным».
— А, наплевать! — сказал Шарль и сделал пируэт. — Здоровье — прежде всего! Ты не права!
— Как же это я буду ездить верхом, когда у меня даже амазонки нет?
— Ну так закажи! — ответил Шарль.
Это ее убедило.
Когда костюм был сшит, Шарль написал Буланже, что жена согласна и что они рассчитывают на его любезность.
