ее перенесли к окну.
Светало. По бледному небу, над холмом Святой Катерины, все шире растекалось пурпурное пятно. Посиневшая от холода река дрожала на ветру. Никто не шел по мостам. Фонари гасли.
Эмма между тем очнулась и вспомнила о Берте, которая спала сейчас там, в Ионвиле, в няниной комнате. В эту самую минуту мимо проехала телега с длинными листами железа; стенам домов передавалась мелкая дрожь оглушительно скрежетавшего металла.
Эмма вдруг сорвалась с места, переоделась в другой комнате, сказала Леону, что ей пора домой, и, наконец, осталась одна в гостинице «Булонь». Она испытывала отвращение ко всему, даже к себе самой. Ей хотелось вспорхнуть, как птица, улететь куда-нибудь далеко-далеко, в незагрязненные пространства, и обновиться душой и телом.
Она вышла на улицу и, пройдя бульвар и площадь Кошуаз, очутилась в предместье, на улице, где было больше садов, чем домов. Она шла быстрой походкой, свежий воздух действовал на нее успокаивающе, и постепенно лица, всю ночь мелькавшие перед ней, маски, танцы, люстры, ужин, девицы — все это исчезло, как подхваченные ветром хлопья тумана. Дойдя до «Красного креста», она поднялась в свой номерок на третьем этаже, где висели иллюстрации к «Нельской башне», и бросилась на кровать. В четыре часа дня ее разбудил Ивер.
Дома Фелисите показала ей на лист серой бумаги, спрятанный за часами. Эмма прочла:
«Копия постановления суда…»
Какого еще суда? Она не знала, что накануне приносили другую бумагу, и ее ошеломили эти слова:
«Именем короля, закона и правосудия г-жа Бовари…»
Несколько строк она пропустила.
«…в двадцать четыре часа…»
Что в двадцать четыре часа?
«…уплатить сполна восемь тысяч франков».
И дальше:
«В противном случае на законном основании будет наложен арест на все ее движимое и недвижимое имущество».
Что же делать?.. Через двадцать четыре часа! Значит — завтра! Она решила, что Лере просто пугает ее. Ей казалось, что она разгадала все его маневры, поняла цель его поблажек. Громадность суммы отчасти успокоила ее.
А между тем, покупая и не платя, занимая, выдавая и переписывая векселя, суммы которых росли с каждой отсрочкой, Эмма накопила г-ну Лере изрядный капитал, который был ему теперь очень нужен для всевозможных махинаций.
Эмма пришла к нему как ни в чем не бывало.
— Вы знаете, что произошло? Это, конечно, шутка?
— Нет.
— То есть как?
Он медленно повернулся к ней всем корпусом и, сложив на груди руки, сказал:
— Неужели вы думаете, милая барыня, что я до скончания века буду служить вам поставщиком и банкиром только ради ваших прекрасных глаз? Войдите в мое положение: надо же мне когда-нибудь вернуть мои деньги!
Эмма попыталась возразить против суммы.
— Ничего не поделаешь! Утверждено судом! Есть постановление! Вам оно объявлено официально. Да и потом, это же не я, а Венсар.
— А вы не могли бы…
— Ничего я не могу.
— Ну, а все-таки… Давайте подумаем.
И она замолола вздор: она ничего не знала, все это ей как снег на голову…
— А кто виноват? — поклонившись ей с насмешливым видом, спросил торговец. — Я из сил выбиваюсь, а вы веселитесь.
— Нельзя ли без нравоучений?
— Нравоучения всегда полезны, — возразил он.
Эмма унижалась перед ним, умоляла, даже дотронулась до его колена своими красивыми длинными белыми пальцами.
— Нет уж, пожалуйста! Вы что, соблазнить меня хотите?
— Подлец! — крикнула Эмма.
— Ого! Уж очень быстрые у вас переходы! — со смехом заметил Лере.
— Я выведу вас на чистую воду. Я скажу мужу…
— А я вашему мужу кое-что покажу!
С этими словами Лере вынул из несгораемого шкафа расписку на тысячу восемьсот франков, которую она ему выдала, когда Венсар собирался учесть ее векселя.
— Вы думаете, ваш бедный муженек не поймет, что вы сжульничали? — спросил он.
Эмму точно ударили обухом по голове. А Лере шагал от окна к столу и обратно и все твердил:
— Я непременно ему покажу… я непременно ему покажу…
Затем он приблизился к ней вплотную и вдруг перешел на вкрадчивый тон:
— Конечно, это не весело, я понимаю. Но в конце концов никто от этого не умирал, и поскольку другого пути вернуть мне деньги у вас нет…
— Где же мне их взять? — ломая руки, проговорила Эмма.
— А, будет вам! У вас же есть друзья!
И при этом он посмотрел на нее таким пронизывающим и таким страшным взглядом, что она содрогнулась.
— Я обещаю вам, я подпишу… — залепетала она.
— Довольно с меня ваших подписей!
— Я еще что-нибудь продам…
— Перестаньте! У вас ничего больше нет! — передернув плечами, прервал ее торговец и крикнул в слуховое окошко, выходившее в лавку: — Аннета! Принеси мне три отреза номер четырнадцать.
Появилась служанка. Эмма все поняла и только спросила, какая нужна сумма, чтобы прекратить дело.
— Поздно!
— А если я вам принесу несколько тысяч франков, четверть суммы, треть, почти все?
— Нет, нет, бесполезно!
Он осторожно подталкивал ее к лестнице.
— Заклинаю вас, господин Лере: еще хоть несколько дней!
Она рыдала.
— Ну вот еще! Слезы!
— Я в таком отчаянии!
— А мне наплевать! — запирая дверь, сказал г-н Лере.
На другой день, когда судебный пристав г-н Аран явился к ней с двумя понятыми описывать имущество, она держала себя героически.
Начали они с кабинета Бовари, но френологическую голову описывать не стали, так как отнесли ее к «медицинским инструментам». Зато в кухне переписали блюда, горшки, стулья, подсвечники, а в спальне безделушки на этажерке. Осмотрели платья Эммы, белье, туалетную комнату. Вся жизнь Эммы со всеми ее
