сказках. Так она добралась до ролей фей или фантастических существ; почти все эти роли были тоже маленькие, а она давно стремилась получить роль комического персонажа, распевающего куплеты, или коварной Коломбины.
Дела ее шли неплохо. С годами в ее артистической карьере стали замечаться некоторые сдвиги. Иногда ее уступали на время какому-нибудь стационарному театру, и она без особого труда могла бы получить в таком театре ангажемент, если бы задалась такой целью. Но у нее не было большой охоты становиться оседлой. В разъездах лучше забывалось. Только попав в Бургтеатр, она могла бы всерьез об этом подумать. Но в Бургтеатр она не попала, возможно, потому, что там даже не знали о существовании Софи Зильбер, за что она долго на них дулась.
Софи была убеждена, что давно отыскала бы и взяла к себе маленького Клеменса, если бы ею вовремя заинтересовался Бургтеатр, если бы она стала звездой, которую иногда можно увидеть также и в кино или по телевидению. А так она стыдилась обещания, которое когда-то дала себе и ему, — о его выполнении пока что нечего было и думать, — и продолжала мотаться с места на место, иногда подолгу не вспоминая о сыне.
Всегда находились мужчины, которые ей нравились, с которыми было легко поладить, кое-кто даже недолго ездил за нею следом, чтобы доказать серьезность своих намерений. Но среди них не было ни одного, за кем поехала бы она. Так она и оставалась одинокой женщиной, всецело преданной своей профессии, как она объясняла своим поклонникам.
В один прекрасный день, — к этому времени она уже играла во многих театрах, — ей пришло в голову, что неделю тому назад Клеменсу исполнилось четырнадцать лет. К своему ужасу, она никак не могла найти адрес директора и вынуждена была со стыдом признаться себе, что уже давно не писала ему и не знает, где он обретается, да и жив ли вообще.
В первом приступе раскаяния она было хотела искать Клеменса через Красный Крест и объявить о розыске по радио. Но потом одумалась. Куда она его денет? Взять мальчика к себе при ее кочевой жизни было невозможно. Он должен ходить в школу. Что же, значит, просто явиться к нему, полюбоваться и сказать: «Привет! Я твоя мама. К сожалению, после обеда я должна уехать первым же поездом, чтобы вовремя поспеть на спектакль».
Если раньше она только стыдилась, думая о сыне и о той роли, какую играла в его жизни, то теперь ее охватил страх. Страх перед тем, что он воззрится на нее и спросит свою приемную мать: «Мама, кто это?» И приемная мать обнимет его за плечи и попытается объяснить, какое отношение к нему имеет она, Софи.
Она вспоминала, какою в четырнадцать лет была сама, что уже тогда понимала и чего не понимала. О, боже, ведь он будет смотреть на нее самыми критическими глазами в мире, но понять ничего не поймет. Она уже так долго ждала возможности познакомиться с ним, увидеть его, что сможет прождать еще два года. До тех пор, пока он поймет, хотя бы немножко лучше поймет, как все случилось.
Страх перед тем, что сын ее не поймет, что придется еще раз все прояснять и объяснять, мешал ей отыскать Клеменса и в последующие годы. При этом она медленно и неуклонно приближалась к столице, где ее ждала квартира Зильбера, которой пока что она пользовалась лишь изредка. Она уже иногда играла в столичных предместьях, была принята в ансамбль театра, обслуживавшего ближние окрестности, и отчетливо сознавала, что ее кочевой жизни скоро придет конец. И когда ей было сделано долгожданное предложение, а именно — постоянный ангажемент в одном из театров столицы, она его приняла.
Таился в ней и другой страх, поменьше, понезаметней, но все же он ее не покидал. Страх при виде сына узнать, кто его отец. Ей так и не удалось выяснить, кто был ее собственный отец, а потому она не желала знать, и кто отец ее ребенка. Человек, которого она давным-давно оставила позади, погребенный на самом дне ее памяти, может вдруг всплыть из глуби лет, если в лице мальчика проглянут какие-нибудь его черты. Может быть, она даже с ним встретится, и сознание того, что это отец ее ребенка, представит его в ином свете, она тоже станет для него иной, а изменить уже ничего нельзя.
Ей казалось пошлым искать среди всех ее любовников в труппе, — а некоторые годились ей в отцы, — отца своему сыну. Она не желала, чтобы один из них выступил вперед и присвоил себе значение, которое ему вовсе не подобало. Разве он сделал что-нибудь такое, чего не делали другие? Разве она любила его сильнее остальных? Или он, отец ребенка, был ей особенно дорог? Она могла бы ответить на эти вопросы, лишь узнав, кто это был. Мысль о том, что прошлое можно еще изменить задним числом, представлялась ей пустой и нестоящей. Нужно ли, чтобы свет вдруг упал на какое-то определенное лицо, которое было так надежно укрыто всеутешающей тьмой?
Сможет ли она удержаться и не искать в лице мальчика еще чьих-то черт, кроме своих собственных? Если этот меньший и не столь заметный страх и не был для Софи решающим, то все же он служил еще одной причиной, почему боязнь познакомиться со своим ребенком с годами лишь возрастала, вместо того чтобы идти на убыль, как она ожидала.
Случилось это в антракте одного спектакля в том большом столичном театре, куда ее пригласили для пробы, имея в виду предстоящий ангажемент. К ней в уборную неожиданно вошла пожилая полная женщина и сказала, что ей непременно надо с ней поговорить. Софи тотчас же ее узнала, хотя прошло почти восемнадцать лет. Женщина была в трауре, и Софи не ошиблась, предположив, что ее муж, учитель, недавно умер.
— И как раз теперь, — сказала вдова, — когда мальчик поступает в университет…
— А мальчик где? — спросила Софи.
— Тоже здесь. — Женщина высморкалась и продолжала: — То и дело бегает в театр парнишка, хоть одним глазком да посмотреть. — И, не выдержав, улыбнулась сквозь очки, все еще утирая слезы платком. — Что поделаешь, это в нем кровь говорит.
И тут Софи поняла, что эта женщина, жена учителя, была ее сыну хорошей матерью, — он, видимо, так много значил для нее, что она не испытывала никакой ревности.
Обе женщины сговорились встретиться на следующий день. Учительша приехала с мальчиком в столицу всего на несколько дней, чтобы подыскать ему квартиру с пансионом, потому что с осени он начинает учиться. Они остановились у старшей сестры ее покойного мужа, но там ей устроить мальчика не удастся. А директор цирка тем временем уехал в Австралию.
Когда Софи снова вышла на сцену, она стала обшаривать глазами зрительный зал, ища знакомое лицо, чтобы рядом с ним увидеть другое — незнакомое и все же такое родное. Но это ей не удалось, и она была вынуждена отказаться от своего намерения. И тогда она начала играть, как еще никогда не играла на этой сцене, так ей случалось играть только в сказках. Она хотела произвести впечатление на своего мальчика. Если он до сих пор ничего не получил от своей матери, то пусть получит хоть возможность восхищаться ею. Можно было подумать, будто она хочет ему доказать, какой замечательной артисткой стала за то время, пока жила в разлуке с ним. Когда в тот вечер она вернулась домой совершенно без сил, то долго не могла заснуть и все пыталась представить себе его лицо.
На другой день, собираясь в кафе, где она условилась встретиться с женой учителя, Софи особенно тщательно занималась своим туалетом. Конечно, чтобы толком обо всем поговорить, им надо встретиться с глазу на глаз. Но ведь тогда она опять не увидит мальчика. А как она этого жаждет, — казалось, теперь, во прошествии восемнадцати лет, она не может больше ждать ни дня. Она вопросит учительшу сразу же вслед за тем прийти к ней с мальчиком, чтобы она наконец-то, наконец могла как следует на него насмотреться.
Когда она вошла в кафе и увидела, что он сидит рядом с учительшей, ее чуть не хватил удар — ей казалось, что она сейчас упадет. Ее смятение было так велико, что в первые минуты она не могла поднять на него глаза.
— Он все равно уже знает, — сказала жена учителя, словно желая избежать ненужных объяснений.
— Да, я все равно уже знаю, — сказал сын. — Но как вы вчера играли… как ты играла, — поправился он, будто, говоря ей, родной матери, «ты», хотел тем доставить ей удовольствие. Но при этом все-таки покраснел.
Софи не знала, как ей себя держать. Счастье еще, что она научилась выказывать самоуверенность в ситуациях, когда ей скорее хотелось заплакать.
— Для начала посидим-ка здесь в свое удовольствие, — бойко сказала Софи и сделала знак
