ладонь, чтобы защитить их от солнца. — Дайте мне только перевести дух, и мы незамедлительно их отыщем.
Солнце мягко пригревало, и дул легкий ветерок, развевавший его длинные волосы.
Амариллис Лугоцвет подставила лицо ветру и втягивала носом воздух. По ее ощущениям, стоял конец августа, вот только какого года, это ей еще надо было выяснит.
— Итак, война кончилась, — задумчиво сказала она прежде и всего подумала о семействе фон Вейтерслебен. — И это была страшная война, — прибавила она, вспомнив свои тяжелые предчувствия.
— Что верно, то верно, — откликнулся фон Вассерталь. Даже он, никогда не принимавший близко к сердцу бедствия чужан, сейчас нахмурился, и на лице у него появилось страдальческое выражение. — Самая страшная из всех.
— Есть у вас какие-нибудь известия с вашего озера? — спросила она с тайной надеждой узнать что- нибудь о поселке.
— Природа там не пострадала, — сообщил он, — это все, что мне известно, да и озеро как будто в хорошем состоянии.
— Вы намерены вскоре туда вернуться? — спросила Амариллис Лугоцвет.
— Думаю, все мы вернемся, — ответил фон Вассерталь таким тоном, словно не допускал иной возможности.
Амариллис Лугоцвет задумалась.
— По чести говоря, не знаю, — не будь у меня некоторых обязательств… не знаю, вернулась бы я или нет.
— Вернетесь, — решительно заявил фон Вассерталь. — Все мы вернемся, должны вернуться, пока пребываем в этом образе.
— Да, вы правы, — ответила Амариллис, — в этом образе я бы все равно вернулась.
— В последнее время среди долговечных существ часто раздаются такие речи, — задумчиво произнес фон Вассерталь. — Похоже, что все уже не удовлетворены своим нынешним образом. Время от времени делается предложение вселиться обратно в материю, в вещи, отдалиться от чужан настолько, чтобы всякое сходство было погребено во прахе истории.
Амариллис Лугоцвет вздохнула.
— Столько всего приходится слышать, — подтвердила она, хотя на Авалоне она ничего подобного не слыхала, а только испытывала ощущения, — и это наводит на разные мысли. Но если с большинством нам подобных происходит то же самое, значит, назрели великие перемены.
— Что касается меня… — фон Вассерталь перебирал пальцами свои сохнущие на ветру волосы, — то я пока еще собой доволен. И до тех пор, пока меня на дне моего озера никто не тревожит…
— Дайте срок, — смеясь, заметила Амариллис Лугоцвет, — вам еще сядут на голову. С чего бы это чужанам так долго щадить именно вас? Погодите, они вам — как бы это сказать? — вскипятят ваше озеро, вот что.
В эту минуту послышались голоса, и когда Амариллис Лугоцвет поглядела в ту сторону, откуда они доносились, то увидела Альпинокса, Нордвинд, Розабель и Изабель, — спустившись с холма, вся компания прошла между камнями внутрь кромлеха, который замыкался под водой, и теперь спешила к ней навстречу, шумно ее приветствуя.
Пошли рукопожатья, объятья, целование рук, и все принялись наперебой рассказывать о себе, но голос Альпинокса перекрыл остальные: с одной стороны, он желал до мельчайших подробностей знать, что было с Амариллис Лугоцвет на Авалоне, с другой, ему не терпелось поведать о собственных впечатлениях от Гренландии и Северного полюса.
Амариллис Лугоцвет держалась с ним подчеркнуто холодно, зато особенно тепло приветствовала Нордвинд. Обе феи понимающе улыбались одна другой и, снявши шляпы, подставили волосы ветру, что же касается Альпинокса, то он старался отныне держаться поближе к фон Вассерталю.
Розабель и Изабель, похожие как две капли воды, носили на голове вместо шляп большие шелковые платки, повязанные по-цыгански. Некогда они фигурировали в сказках как один персонаж. Но этому персонажу надоело неизменно оказываться тринадцатым, и тогда он решил разделить надвое и себя, и приносимое им несчастье, которое, однако, заверяла Розабель, исходило вовсе не от них, а от самих чужан, только те никак не желают это понять и усвоить.
— Мы, — продолжала Изабель, — всего лишь предостерегаем чужан, когда на них надвигается какая- нибудь беда.
Итак, все стояли на берегу и обсуждали, что же им делать дальше. Сейчас они были в полном составе. Романтическим ореолом остров Ис был окружен разве только в глазах чужан, долговечным существам он быстро надоел, за исключением одного фон Вассерталя, который чувствовал себя здесь хозяином.
— А что, если мы немедля… — начал Альпинокс, которого вдруг с неодолимой силой потянуло в родные Альпы.
— Но сперва мы спокойненько посидим и перекусим, — решительно заявила Амариллис Лугоцвет. За все время своего пребывания на Авалоне она ни разу не ела привычной для нее пищи, и теперь, когда она стояла у воды, на свежем ветру, голод давал себя чувствовать.
— Присоединяюсь к этому предложению, — воскликнул фон Вассерталь, — плавание по Атлантике вызвало у меня зверский аппетит. — И он не мог отказать себе в удовольствии метнуть из-под полуприкрытых век странно вызывающий взгляд на Амариллис Лугоцвет. — Надеюсь, вы окажете мне честь еще раз побывать в моем здешнем подводном дворце, — продолжал он, обратясь к остальным присутствующим. — Мы сможем тогда спокойно обсудить, как нам всем вместе вернуться в Штирийский Зальцкаммергут. Надеюсь, что дамы Нордвинд, Розабель и Изабель согласятся сопровождать нас туда, прежде чем возвратятся в свои родные или полюбившиеся им места.
— Отчего же нет? — заметила Нордвинд. — На Северном полюсе я так много наслушалась об Альпах, что непременно хочу вновь их увидеть.
— Отчего же нет? — заметили также Розабель и Изабель.
И тогда вся небольшая компания забралась в удобный воздушный пузырь, предоставленный им фон Вассерталем, и он потащил его в подводный дворец, чтобы они могли там все вместе в последний раз закусить перед дорогой и обсудить подробности своего возвращения.
Еще сидя в пузыре, кто-то обронил слово «храмовой праздник», и фон Вассерталь, весело заулыбавшись, заглянул в пузырь снаружи, Альпинокс же, под наплывом воспоминаний, с силой хлопнул себя по коленям.
— Ах, в самом деле, храмовой праздник! — воскликнула теперь и Амариллис Лугоцвет. И она объяснила Нордвинд, Розабель и Изабель, как этот праздник справляют в тех местах, куда они намерены вернуться.
Несколько дней спустя, — то была первая суббота сентября, и день выдался ясный и солнечный, — по асфальтовой дороге поднимался в поселок небольшой караван. Расписные повозки, запряженные булаными лошадками с золотисто-желтой гривой, погромыхивая, везли свой груз — пестрые бумажные цветы, пряники в форме сердца с привязанными к ним маленькими зеркальцами, турецкую нугу, а также прочую ярмарочную дребедень и лакомства. Они остановились на площади перед церковью, где дорога кончалась и где местные жители впервые после войны опять сколотили и поставили деревянные прилавки, в робкой надежде, что кто-нибудь из цыган, которых они в эту злосчастную войну истребили почти поголовно, все же, по старому обычаю, забредет сюда к празднику. Когда показались повозки, раздались ликующие крики, правда, не очень громкие и какие-то смущенные. Людям не верилось, что цыгане на этот раз действительно явились, и кое-кто из стариков даже всплакнул, завидев хорошеньких лошадок и повозки, казалось, не тронутые войной и послевоенными невзгодами. Из людей помоложе некоторые глядели на сытых лошадок с нескрываемой завистью и злобой, и Амариллис Лугоцвет — уж она-то знала чужан как свои пять пальцев! — поняла, что горе и нужда их мало чему научили.
Амариллис Лугоцвет, Нордвинд, Розабель и Изабель облачились в пестрые юбки и кофты, нацепили большие серьги и, шагая в этом превосходном маскараде рядом с Альпиноксом и фон Вассерталем, являли собой наикрасивейших цыганок, каких только можно себе вообразить. Когда же вдобавок выяснилось, что они втихомолку суют ребятишкам лакомства, то впервые за все время существования поселка родители
